Интеллигент кто это такой: «Интеллигент – человек, обладающий умственной порядочностью»

«Интеллигент – человек, обладающий умственной порядочностью»

В 1993 году академик Д.С. Лихачев направил в редакцию журнала «Новый мир» письмо, озаглавленное «О русской интеллигенции». Публикуем цитату из этого письма.

Я пережил много исторических событий, насмотрелся чересчур много удивительного и поэтому могу говорить о русской интеллигенции, не давая ей точного определения, а лишь размышляя о тех ее лучших представителях, которые, с моей точки зрения, могут быть отнесены к разряду интеллигентов. В иностранных языках и в словарях слово «интеллигенция» переводится, как правило, не само по себе, а вкупе с прилагательным «русская».

Безусловно прав А. И. Солженицын: интеллигент — это не только образованный человек, тем более не тот, которому он дал такое обозначение как «образованец» (что-то вроде как «самозванец» или «оборванец»), это, может быть, и несколько резко, но Александр Исаевич понимает под этим обозначением слой людей образованных, однако продажных, просто слабых духом.

Интеллигент же — это представитель профессии, связанной с умственным трудом (инженер, врач, ученый, художник, писатель), и человек, обладающий умственной порядочностью. Меня лично смущает распространенное выражение «творческая интеллигенция», — точно какая-то часть интеллигенции вообще может быть «нетворческой». Все интеллигенты в той или иной мере «творят», а с другой стороны, человек пишущий, преподающий, творящий произведения искусства, но делающий это по заказу, по заданию в духе требований партии, государства или какого-либо заказчика с «идеологическим уклоном», с моей точки зрения, никак не интеллигент, а наемник. К интеллигенции, по моему жизненному опыту, принадлежат только люди свободные в своих убеждениях, не зависящие от принуждений экономических, партийных, государственных, не подчиняющиеся идеологическим обязательствам.

Основной принцип интеллигентности — интеллектуальная свобода,- свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигентный человек только от своей совести и от своей мысли.

Из: Д.С. Лихачев. «О русской интеллигенции»

Слово “Питер” неинтеллигентное, я не переношу его — Российская газета

К числу потерь, пережитых страной за минувшее столетие и чувствительно повлиявших на состояние российского общества, принято относить и русскую интеллигенцию. Дореволюционные учителя, доценты, профессора, врачи, священники, инженеры, офицеры, юристы, чиновники… Кто-то из них как классово чуждый элемент был ликвидирован в период красного террора. Кто-то поднялся на борт “философского парохода”. Кто-то стал жертвой сталинских чисток. А кто-то проделал глубокую эволюцию.

Эту эволюцию особенно впечатляюще воплотил собой автор крамольных “Несвоевременных мыслей”, вскоре перековавшийся в зачинателя ленинианы и отца крылатой фразы “если враг не сдается, его уничтожают”. Такую же эволюцию, только в обратную сторону, проделал советский интеллигент – от страстного требования “убрать Ленина с денег” до сжигания партбилета в прямом эфире. Сегодня этот вечно мятущийся персонаж выражает “неоднозначное отношение” к репрессиям и величает Сталина “эффективным менеджером”.

Мы действительно потеряли интеллигенцию? Обсудим тему с директором Государственного Эрмитажа Михаилом Пиотровским.

Определяющим признаком интеллигента является профессия

Слова “интеллигент” и “интеллигенция” вошли в ряд европейских языков исключительно как русские. Во всем мире для обозначения людей с высоко развитым интеллектом и аналитическим мышлением оперируют понятием “интеллектуалы”. Может, и нам стоит придерживаться мировых стандартов и не нагружать это понятие дополнительными смысловыми опциями?

Михаил Пиотровский: Я думаю, что понятие “интеллигенция” в значительной степени выдумано. Недаром же его нет нигде в мире. Хотя в какие-то моменты истории интеллигенция в России существует. Она существует тогда, когда есть высокое почтение к таким профессиям, как учитель, врач, преподаватель университета, ученый, журналист… Но меняется время, и эти профессии теряют уважение общества, а их представители – самоуважение. Вообще слово “интеллигенция” я не очень употребляю. Так же как слово “патриотизм”.

А что же такое “петербургская интеллигенция”? В ее-то реальное существование вы, коренной петербуржец и почетный гражданин Петербурга, верите или нет?

Михаил Пиотровский: Верю. Потому что действительно существуют и “петербургский” склад характера, и “петербургская” манера поведения, и “петербургская” вежливость. И это не лакейская вежливость, а вежливость, за которой некая сила, уверенность в себе. Это готовность слышать другие мнения. Это такая мягкость, за которой угадывается внутренний стержень. Мне кажется, что в результате революции и переезда столицы в Москву Петербург стал хранителем лучших традиций царской России, а не только традиций русской интеллигенции. Его образу стала присуща некая мягкость. Дореволюционный Петербург был жесткий, мерзкий, бюрократический. Это все ушло. И остался Петербург Серебряного века, Петербург времен Петербургского университета.

Тому Петербургу, о котором вы сейчас говорите и который у вас связывается с понятием “интеллигентность”, решительно не идет слово “Питер”. Вы как к нему относитесь?

Михаил Пиотровский: Я не переношу это слово. Потому что оно неинтеллигентное. Оно всегда употреблялось как простонародное. Потом стало употребляться как литературное. Потом опять вернуло себе простонародный оттенок. А теперь даже приличные люди говорят “Питер”.

Считается, что слово “интеллигенция” в социальном его значении первым употребил Петр Бобырыкин. Он определял интеллигенцию как лиц “высокой умственной и этической культуры”, а не как “работников умственного труда”. По его мнению, интеллигенция в России – это чисто русский морально-этический феномен. К интеллигенции в этом понимании относятся люди разных профессиональных групп, принадлежащие к разным политическим движениям, но имеющие общую духовно-нравственную основу. Вы согласны с такой трактовкой этого понятия?

Михаил Пиотровский: Мне все-таки представляется, что определяющим признаком интеллигента является профессия. А наличие совести у врача или, скажем, ученого – это само собой.

Интеллигенция в конечном итоге перехитрила 
советскую власть

Символом уничтожения русской интеллигенции стал “философский пароход”. Судьба тех, кто был выслан или сам уехал из страны, и тех, кто остался, трагична, хотя и по-разному. Из дневника Всеволода Иванова, ставшего “правильным” писателем: “Писал переломанными руками, соображал истоптанным мозгом”. Но, если позволительно такое сравнение, кому, на ваш взгляд, больше “повезло” – тем, кто уехал, или тем, кто остался?

Михаил Пиотровский: Я думаю, по-своему повезло и тем и другим. Первые обманули судьбу, вторые – власть. Эмигранты первой волны, оказавшись в Европе, сохранили память о России, о русских, проявили себя патриотами в годы Второй мировой войны. Они сохранили русскую культуру, русскую литературу, русский язык. Причем сохранили сознательно. Эмиграция обострила в них желание быть хранителями русского культурного наследия. Но и те, кто остались в советской России, тоже, хотя и бессознательно, хранили традиции русской культуры, когда, пользуясь для обмана цензуры эзоповым языком или иными ухищрениями, создавали прекрасные произведения. Потом цензуру отменили, но достижений духовной культуры, вопреки ожиданиям, не прибавилось. Появилась даже теория, что шедевры создаются только в обстановке притеснения. На самом же деле многие мастера умели наряду с госзаказом, а иногда даже в рамках его, писать талантливые романы, снимать превосходные фильмы.

Вы согласны, что приспособленчество было свойственно советской интеллигенции как никакому другому социальному слою и что в этом ей не было равных?

Михаил Пиотровский: Не согласен. Просто в советское время между властью и интеллигенцией шла такая игра: кто кого перехитрит. Приспосабливались все. Потому что всем нужно жить. Но можно жить на сто процентов так, как от тебя требуют, и на большее не претендовать. А можно жить и писать книги. Или жить и учить студентов. Или просто высказываться не всегда прямо, но так, чтобы доходило до тех, кто понимает. Да, есть власть. От нее надо получить возможность существования. Иногда – хорошего существования. Но при этом есть и кое-что поважнее. Можно жить в ладу с властью, но при этом честно делать свое дело. У одних это получалось, у других – нет. Есть множество интеллигентных профессий. Ты можешь быть учителем, инженером, врачом… Это служба, и тебе за нее платят. А дальше уже от тебя самого зависит, сумеешь ли ты реализовать себя. По-моему, в России интеллигенция в конечном итоге перехитрила советскую власть.

Интеллигент – 
это определенный тип воспитания

В своем знаменитом эссе “Образованщина” Солженицын язвительно критиковал советскую интеллигенцию, сравнивая ее с дореволюционной, причем в пользу последней. С тех пор слово “образованщина” обозначает не что иное, как только видимость образования, видимость культуры, попросту говоря – ложную интеллигентность. А для вас в чем различие между интеллигентностью и “образованщиной”?

Михаил Пиотровский: Я думаю, Солженицын распространял термин “образованщина” лишь на определенную часть советской интеллигенции, которую власть – подчас не без оснований – называла “гнилой интеллигенцией”. Солженицын ощущал свою полную непричастность к этой интеллигенции. Конечно, интеллигент – это человек образованный. Но иметь высшее образование и быть действительно образованным, культурным человеком – это не одно и то же. Солженицын это понимал, потому и ополчился на “образованщину”.

Интеллигент – это определенный тип мышления? Определенный тип чувствования?

Михаил Пиотровский: Я думаю, это все-таки определенный тип воспитания. Для интеллигента существует свод правил и приличий. Начиная с речи. О чем можно говорить громко, а о чем вполголоса. Что можно сказать человеку в лицо, а что нельзя. Или, например, что считать доносом. Публичная критика – это донос или нет? Журналистское расследование – это донос или нет? Если ты нарушаешь некие негласные установления, ты тем самым предаешь свое воспитание и образование. Интеллигент обязан соответствовать тому, что в него заложили родители, школа, университет. У него должна быть система внутренних тормозов.

Интеллигенция – это исключительно русский феномен?

Михаил Пиотровский: Похоже, что да. Хотя, может, нам просто всегда кажется, что у нас “особенная стать”, что мы во всем единственны и неповторимы.

Можно ли сказать, что отличительная особенность интеллигенции – независимость от партийных, идеологических, религиозных установок?

Михаил Пиотровский: Я думаю, что да, хотя с неким ограничением, конечно. То есть ты можешь зависеть от своей религии, если ты верующий, но при этом оставаться интеллигентом, этого никто у тебя не отнимет.

Почему народ не любит интеллигенцию?

Михаил Пиотровский: Народ вообще много чего не любит. Например, терпеть не может современное искусство. Оно слишком сложно для него. Я думаю, что с интеллигенцией то же самое. Она слишком сложные для всеобщего понимания вещи говорит. Но в тех случаях, когда народ понимает сложное, он относится к интеллигенции хорошо.

“Властители дум” 
сегодня не нужны

По данным фонда “Общественное мнение”, российские граждане отмечают сокращение числа тех, кого раньше, не экономя на пафосе, называли “властителями дум”. Моральные авторитеты уходят со сцены? Общество их не востребует?

Михаил Пиотровский: Сегодня странно было бы назвать кого-то “властителем дум”. Вот Лев Толстой – да, он был, безусловно, “властителем дум”. При этом то, чему он учил, большинством не разделялось.

Современное российское общество пребывает в брожении, универсальных, разделяемых всеми идей, объединяющих ценностей большой дефицит. Может, поэтому и нет общепризнанных авторитетов?

Михаил Пиотровский: И слава богу, что их нет. Не нужны они. Сегодня опасность распространения тоталитарного мышления гораздо выше, чем была в XIX веке.

Сохранять себя ради сохранения культурной традиции – в этом высокий смысл интеллигентского конформизма

Почему интеллигент, как его понимают в России, – это обязательно гражданская позиция, причем публично выражаемая? Кто не имеет гражданской позиции или не заявляет о ней, тот вроде и не интеллигент вовсе.

Михаил Пиотровский: Я думаю, это идет из XIX века, причем “довеховского” периода. Гражданская позиция интеллигента тогда заключалась в том, что обязательно надо быть против царя, против правительства.

Сегодня – наоборот. Именно конформизм чаще всего ставят в упрек большинству представителей этого социального слоя.

Интеллигенция старается добиться от власти своего, власть от интеллигенции – своего. Должна же быть 
какая-то борьба. 
Вот она и происходит

Михаил Пиотровский: Я думаю, упрек несправедлив. Люди живут в определенном обществе и должны принимать его условия. Если ты ненавидишь мир, уходи в монахи. Если ненавидишь политический строй, начинай с ним бороться, но имей в виду, что на этом пути тебя ждет тюрьма. И это и другое – крайности. А то, что в промежутке, и есть конформизм. Ты должен приспосабливаться и жить. Как бы там ни было, ученый все равно занимается наукой, врач лечит людей, композитор пишет музыку. Культурная традиция должна сохраняться. А для того, чтобы ее сохранить, нужно существовать, иметь кусок хлеба. И в определенный период – чтобы не расстреляли. Сохранять себя ради сохранения культурной традиции – в этом высокий смысл интеллигентского конформизма.

Это вечная тема – интеллигенция и власть. Принято считать, что место интеллигенции в оппозиции, что походы интеллигенции во власть добром не кончаются, причем для обеих сторон.

Михаил Пиотровский: На самом деле власть заинтересована в том, чтобы интеллигенция была немножко в оппозиции. Власть нуждается в оппозиции, но – в интеллигентной. Потому что неинтеллигентная оппозиция – это несанкционированные митинги, уличные беспорядки… Интеллигенция старается добиться от власти своего, власть от интеллигенции – своего. Должна же быть какая-то борьба. Вот она и происходит. Но это не вражда. Это необходимое сопротивление материала. Постоянное перетягивание каната.

Лично вам на посту директора главного государственного музея трудно дается компромисс между должностью и, скажем так, вашими внутренними побуждениями?

Михаил Пиотровский: Нет, не сказал бы, что особенно трудно.

Многие догадываются, что вы думаете о некоторых событиях и явлениях нашей жизни, но по понятным причинам не можете сказать.

Михаил Пиотровский: Я не всегда говорю то, что хотел бы сказать, но никогда не говорю то, чего говорить не хочется.

Последнее время вам часто приходится отбивать атаки определенного сорта. Так было с выставкой Фабра, так было с защитой Исаакиевского собора… Это трудно дается?

Михаил Пиотровский: Это дается нелегко, но это те случаи, когда между моей должностью и моим нравственным долгом не может быть никаких компромиссов. Правда, какие-то вещи следует говорить предельно аккуратно.

Ничего себе – аккуратно: “Только идиоты могут считать, что выставка (Фабра. – В.В.) оскорбляет крест… Что искусство, а что нет, определяет только музей, а не уличная публика”. Ваши слова?

Михаил Пиотровский. Фото: Сергей Михеев / РГ

Михаил Пиотровский: Мои. Не смог отказать себе в праве назвать идиотов идиотами. Хотя, наверное, это не вполне интеллигентно.

Вам приходилось говорить “нет”, когда вас просили подписать какое-то письмо в поддержку власти или принять участие в травле кого-нибудь?

Михаил Пиотровский: У меня таких ситуаций почти что не было. Начать с того,что я вообще не подписываю коллективных писем. Никаких. Я могу выступать только лично от себя, что и сделал, например, когда написал телеграмму в поддержку Кирилла Серебренникова. Но не по бумаге, которую предлагали мне адвокаты. Я написал отдельное письмо судье. Не думаю, что оно подействовало, тем не менее обошлось домашним арестом. Время от времени я такие письма пишу. Для этого нужно иметь глубокое собственное убеждение, что а) я имею право выразить это мнение; б) от этого будет какая-то польза, а не просто я буду красиво выглядеть.

И все-таки… Мы теряем интеллигенцию?

Михаил Пиотровский: Мы теряем интеллигентность и должны постараться ее сохранить.

А интеллигенцию?

Михаил Пиотровский: Я думаю, что ее давно уже нет. Интеллигентность же кое-где еще остается. И прежде всего в Петербурге.

Визитная карточка

Михаил Пиотровский – директор Государственного Эрмитажа. Родился в 1944 году в Ереване. После окончания школы в 1961 году поступил на отделение арабской филологии восточного факультета Ленинградского университета, которое окончил с отличием в 1967 году, прошел годичную (1965-1966) стажировку в Каирском университете. В 1967-1991 гг. – сотрудник Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР, где окончил аспирантуру и прошел все должности от лаборанта до ведущего научного сотрудника. В 1973-1976 гг. – переводчик, а также преподаватель йеменской истории в Высшей школе общественных наук в Народной Демократической Республике Йемен. С 1992 года – директор Государственного Эрмитажа. Академик РАН. Президент Союза музеев России. Лауреат Государственной премии РФ (2017) и премии президента РФ (2003). Сын выдающегося археолога, многолетнего директора Эрмитажа, академика Бориса Пиотровского.

Александр Щипков: интеллигенту всегда стыдно, но не за себя, а за других

Какова роль интеллигенции в советской и постсоветской России? Почему она создала свою субкультуру с собственной религией, философией и литературой? Почему интеллигенция всегда говорила о свободе и демократии, но призывала власть к насилию и игнорировала собственный народ? Что случилось с интеллигенцией сегодня, можем ли с полной уверенностью констатировать смерть интеллигентского сословия? На эти темы журналист Елена Жосул беседует с советником председателя Государственной Думы, доктором политических наук Александром Щипковым.

– Александр Владимирович, мы слышим много разговоров о роли интеллигенции в ХХ веке. Что, на ваш взгляд, происходило с интеллигенцией и как она влияла на развитие общества в советское время?

– Тема сложная и болезненная. Можно много рассказать о состоянии интеллигенции до 1917-го и после 1991-го, но советский период действительно особенный. Роль у интеллигенции в это время была двусмысленная.

– Что именно вы под этим подразумеваете?

– Советская власть, как известно, была очень идеологична и интеллигенцию, так сказать, «поддавливала». Интеллигенция находилась в некоторой фронде. Но вместе с тем государство очень нуждалось в ней, она была ему нужна именно такая — фрондирующая. Интеллигенция — это некий декор, химера на идеологическом здании. Без этих химер оно выглядело бы не таким красивым и завершённым. Роман интеллигенции с советской властью был долгим и страстным. Это тема будущих литературных произведений и научных диссертаций.

– Что представляла собой советская интеллигенция?

– Самая важная её черта — мессианизм. Ощущение себя посредником между властью и народом.

– То есть она отделяла себя от народа?

– Разумеется. Она могла ходить в народ, поучать народ, но никогда не чувствовала себя его частью. Интеллигенция всегда мечтала командовать, всегда просила партию дать ей «порулить». Но в этом был определённый блеф. Рулить предполагалось так, чтобы не брать на себя ответственность. Пусть кто-то рулит — какая-то власть, а мы этим рулевым будем управлять как бы со стороны. Это ещё одна черта интеллигенции — работать суфлёром власти. Править, но не царствовать.

– А что произошло с интеллигенцией в 1917 году?

– В 1917 году интеллигенция дорвалась до власти. Рулила коротко, очень неэффективно и очень кроваво. После чего пришли люди с рабфаков, крестьянско-пролетарский призыв… 

Но «интеллигенция и революция» — это тема отдельного разговора, если сейчас углубимся, то увязнем.

– Итак, это прослойка, которая пытается учить сразу и народ, и власть?

– Причём прослойка довольно замкнутая — сообщество «рукопожатных». Интеллигенцию можно назвать особой субкультурой, потому что у неё были собственные ценности, не как у власти и не как у народа. У советской интеллигенции была своя идеология, её выразителем был Андрей Дмитриевич Сахаров. Были свои «евангелисты», их было двое и назывались они братья Стругацкие. Это религия советской интеллигенции — то, что они могли усвоить и что грело их душу. У интеллигенции был свой культовый театр — «Таганка», особо чтимые писатели: Ильф и Петров, Бабель, Рыбаков, Трифонов, Окуджава… Субкультура интеллигентов базировалась на мифологии, которую они сами же создавали. Это неисчерпаемый материал для анализа. Остаётся лишь сожалеть, что об этом почти ничего не написано в строго научном жанре. Написано нечто иное.

– Что же?

– Воспоминания и рассуждения интеллигенции о самой себе. Это очень интересно, но это тоже материал для анализа, а не сам анализ. Мифологию нельзя описать изнутри, это не могут сделать сами её носители. Нужен внешний, сторонний взгляд.

– А сколько существует интеллигентских мифов ?

– Много. Но каталогизация — это дело учёных. Я назову основные. Миф первый — об оппозиционности. Это то, о чём мы уже начинали говорить.

– Оппозиция Его Величества?

– Вот именно. Его Величества, а не его Величеству.

– Но при этом часто говорят, что в идейном отношении интеллигенция ставила себя выше власти. Дескать, мы знаем, как правильно, а вы не знаете.

– Интеллигенция, объявляя себя оппозиционной, в то же время охотно шла на контакт с властью и стремилась заручиться её поддержкой, если не сказать любовью. Дежурила под окнами, чтобы напомнить о своём безразличии, — это был такой французский роман. И власть, которой фрондирующая интеллигенция была нужна, периодически шла ей навстречу — брала в содержанки. Интеллигенция приходила в неописуемый восторг и называла этот период оттепелью.

– Оттепель сменялась временными заморозками…

– Как только внутри властных структур возникало какое-то другое движение, другой вектор — власть отдаляла от себя интеллигенцию. Потом, преследуя новые политические цели, опять немного открывала клапан, добрела. Как правило, это выражалось в раздаче денег. Так и шла эта игра в «оттепель» и «заморозки», с подарками и всем остальным, что следует по жанру…

– Но ведь, говоря об оттепели, всегда напоминают прежде всего о свободах.

– Свобода — одно из сакральных понятий либерализма. Но философами свободы часто как бы «упускается» тот факт, что всякая свобода — это возможности, а любые возможности приобретаются за счёт возможностей кого-то другого. Пирог свободы не бесконечен, это не евангельские семь хлебов, которыми можно накормить всех. Равенство в свободе само по себе не возникнет.

– Все свободны, но некоторые свободнее?

– Именно. Причём намного свободнее. Так возникают привилегии. И хотя понятие «свобода» для интеллигенции священно, на самом деле это эвфемизм.

– Что он означает?

– Помните три священных слова французской революции — «свобода, равенства и братство»? Так вот «равенство и братство» нашей либеральной интеллигенцией забыты намертво. Но «свобода» — это священно. Свобода для себя, а не для остальных, разумеется. В российских условиях «свобода» интеллигенции — это право единолично влиять на власть. Отсюда возникло выражение «активная часть общества». То есть такая часть, которая сама себя наделяет правом делать выбор за других. Это уже не просто привилегия. Это нечто крайне далёкое от демократии.

– Как можно назвать это качество?

– Очень просто: это авторитаризм. Один из любимых интеллигенцией бардов Александр Галич писал: «Не бойся сумы, не бойся тюрьмы, не бойся ни хлада, ни глада — а бойся единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо». Интеллигенция знала эти строчки наизусть, но только тем и занималась, что говорила: «Я знаю, как надо». И народу, и власти. Это очень узнаваемая её черта: быть выше собственной проповеди, выше любых принципов. Отсюда и своеобразная интеллигентская культура ритуального стыда, когда стыдно бывает за кого-то, но только не за себя. Достоевский называл это «воплощённой укоризною».      

– Что же стало с интеллигенцией после перестройки?

– В то время некоторая часть интеллигенции получила доступ к медиаиндустрии, в официальное публичное пространство. Но именно часть — небольшая и статусная. А подавляющее большинство советских интеллигентов было просто выброшено за борт: их стали называть «бюджетниками». Так интеллигенция предала идею сословной солидарности. Любимая их песня «Возьмёмся за руки, друзья!» лилась отовсюду, но когда дошло до дела, эти руки были очень быстро убраны. Меньшая часть сословия получила свой кусок от пирога приватизации вместе с бывшей партноменклатурой. 

Получила «свободу», а собратьев по субкультуре оставила в беде, вытерла о них ноги. Я уже не говорю о ситуации начала 1990-х годов…

– Что вы имеете в виду?

– Знаменитое позорное «Письмо 42-х». Сегодня об этом не любят вспоминать. Это коллективное письмо было написано в 1993-м и адресовано власти. В нём «сливки» русской интеллигенции призывали уничтожить людей, которые исповедуют чуждую им идеологию. Они призвали пролить кровь. Письмо было подписано очень известными людьми: Ахмадулиной, Лихачёвым, Рождественским, Окуджавой, Астафьевым и многими другими — всего 42 человека. Половина из них графоманы, а половина действительно чрезвычайно талантливые люди. И вот эти графоманы и талантливые люди собрались вместе призвать: убейте их! Чем это мировоззрение лучше мировоззрения запрещённого в России ИГИЛ? Принцип тот же.

– Как они реагируют сейчас на ваши выводы?

– Кто-то «прозрел», но большинство нет. «Ужас, что говорит Щипков!» — повторяют они сейчас. Но факты вещь упрямая. Власть их тогда услышала. Они в очередной раз порулили — «показали, как надо». И кровь пролилась. Для меня в 1993 году интеллигенция умерла.

– Сословие умерло, можно ставить памятник?

– Вы опоздали… Он уже существует. В нулевых они умудрились сами себе поставить в Москве памятник возле центра А.Д. Сахарова — Пегаса, парящего над какими-то шипами. Памятник интеллигенции.

– Какие ещё мифы, помимо оппозиционности, вы имели в виду?

– Ещё один миф — о просветительстве. Интеллигенция ощущала себя просветителями в отсталой азиатской стране, наместниками цивилизации. Как англичане в Индии. И естественно, народу это не нравилось. Люди нуждаются в просвещении с любовью, а не с презрением и похлопыванием по щёчкам. Эта фальшь чувствуется, обмануть невозможно. Поэтому их субкультура ещё больше «закуклилась» в себе, ощетинилась, но продолжала выполнять некие «посреднические функции» между властью и народом, Западом и Россией. Хотя никто, повторю, не поручал им этим заниматься.

– То есть просвещение проводилось ошибочными методами?

– Дело не только в методах. Чтобы просвещать, нужно какое-то основание. А чем занимались наши русские интеллигенты ещё со времён П.Я. Чаадаева? Они брали идеи западных интеллектуалов, переводили их, перерисовывали, перетолковывали и пересказывали. Это был интеллектуальный секонд-хенд, вторичность. Там брали и тут перепродавали. Если интеллигенты претендует на статус интеллектуалов, они должны выдавать оригинальную продукцию, должны творить, создавать своё. Но этого не происходило. 

Отсюда и известное понятие «образованщина», которым их наградил Солженицын.

– Разве не было людей, которые всё же выдавали оригинальную интеллектуальную продукцию?

– Конечно, были. Иначе Россия в XX веке просто бы не выстояла. Но эти люди, с моей точки зрения, не были никакими интеллигентами. Они просто были русскими интеллектуалами, которые делали работу, а не занимались бесконечной фарцовкой, перепродажей идей. Коммунистическая идея — это перепродажа западной мысли, либеральная идея в 1990-е годы — перепродажа, сейчас идея модернизации и «догоняющего развития» — перепродажа, идея инноваций вместо научного прогресса — снова перепродажа. Весь дискурс вторичен.

– Препарируя феномен интеллигенции, что вы скажете о взаимоотношениях между ней и Церковью?

– Советская власть не позволяла людям с высшим образованием становиться священниками. Ректор Ленинградских духовных школ епископ Выборгский Кирилл, нынешний Святейший Патриарх, с невероятным трудом принимал в семинарию моих друзей с высшим гуманитарным образованием. Он продавливал их зачисление в семинарию сквозь запреты уполномоченного по делам религий, который был сотрудником Обкома коммунистической партии. Это было чрезвычайно сложно и рискованно. Но он понимал, что Церкви нужны интеллектуалы.

Однако тема «Церковь и интеллигенция» это совсем о другом — о столкновении интеллигенции и Церкви. О менторском отношении интеллигентского сословия к православию, византийскому наследию, соборности. О соотношении религиозности и идеологии. Сегодня происходит борьба между секуляристским сознанием интеллигента и его тягой к воцерковлению. Когда побеждает первое — появляется «богословие майдана», еретическое учение о том, что политическая деятельность одухотворяет веру. Когда побеждает второе — человек воцерковляется и из интеллигента превращается в христианина.

– В этом довольно непросто разобраться, слишком много парадоксального в ваших словах.

– Разберёмся с божьей помощью. Уже выросло молодое поколение русских интеллектуалов, имена которых зазвучат через пять-десять лет. Им пока что перекрыты пути в «ваковские» журналы, в академическую среду. Но они создадут свои журналы и напишут свои монографии. Их мысль свободна как от либеральных, так и от коммунистических шаблонов. Они никуда не уехали и, судя по всему, всерьёз собираются укреплять Россию.

как отличить городскую интеллигенцию от пародии на нее

Почему настоящий интеллигент похож на супершпиона (его не слышно, не видно, но он существует), объясняет делоросс Михаил Бабин

Делоросс Михаил Бабин стал предпринимателем в 1991 г. Сейчас он руководит группой компаний «Технология ресурсов», куда входит «Такси-Город», информслужба «Справочное-19», Finance Master и др. Но, несмотря на богатый опыт в бизнесе, в своей колонке Михаил Бабин рассказывает не о предпринимательстве, а об интеллигенции: от набора критериев, которым должен обладать настоящий интеллигент, до его функций в обществе.

— Часть людей, причисляющих себя к интеллигенции (даже мы можем их так называть), таковой не является. Есть несколько критериев для определения интеллигента. Первое: уровень образованности — изрядно выше среднестатистического, глубокие знания в каких-то областях. Второе: дело, которым должен заниматься этот человек. Невозможно причислить к интеллигенту представителя «диванных войск», ибо не существует того дела, которым он занимается. Дело может быть разного масштаба: ты можешь быть поэтом, как Бродский, а можешь быть учителем в школе, но всецело отдаваться этому занятию и чувствовать его делом всей твоей жизни. Понятно, что когда мы говорим о «деле», мы говорим о том, что существует ряд профессий, которые предполагают, что носитель этой профессии — интеллигент. Например, ученый, преподаватель, писатель…

Третье: мотивация настоящего интеллигента нематериальна. Условно говоря, буржуа и интеллигент — несовместимые вещи. Будь ты четырежды интеллигентом, если ты ушел в бизнес или стал продаваться за деньги — всё, твоя интеллигентность на этом закончилась. Ты можешь быть кем угодно — профессионалом, уважаемым человеком, но не можешь быть интеллигентом.

Четвертое: высокий уровень непоколебимых морально-нравственных устоев у человека, что, как следствие, не позволяет ему быть продажным и приводит к тому, что интеллигенция становится «совестью нации». Это сразу же отсекает двойные стандарты. Дети Донбасса и какой-то другой территории — это одинаковые дети. Нельзя одно горе видеть, а другое не замечать, если ты совесть нации. Для тебя беда этих детей одинаково болезненна. Настоящий интеллигент не может говорить: «Я — Шарли!» — и молчать по поводу теракта в Питере, как будто его не было. Значит, надо было молчать в обоих случаях и соблюдать нейтралитет, ибо и там и там — гибель невинных людей.

Пятое: веления души для интеллигенции гораздо выше, чем доводы разума. Если эти факторы соблюдены — тогда интеллигенция начинает выполнять свою важную и необходимую функцию в обществе.

Высокие нравственные устои и высокий интеллектуальный уровень позволяют видеть, что делается не так во власти, руководством страны. И позволяют указывать на это. Политика не делается в белых перчатках — это давно установленный факт, и обсуждать тут нечего. Но политика не должна делаться и по локоть в крови. Этот баланс интеллигенция должна удерживать. Иногда он остается на уровне «мы вас просто поругали», но не дает власти разгуляться и потерять берега. Таким взаимодействием с властью интеллигенция защищает те слои населения, которые не в силах самостоятельно сформулировать и предъявить свои требования. Во имя них это все и делается. Плюс повышение уровня образования населения, его самосознания.

Что у нас получается с псевдоинтеллигенцией? Во-первых, если внизу быдло и если ты считаешь себя выше них по определению, то всё, приехали, ты уже не интеллигент. Во-вторых, если ты регулярно критикуешь власть, потому что тебе хочется туда попасть, — ты тоже не интеллигент, а, скорее, недоаристократ. Вся твоя критика вызвана не благими намерениями, а чувством обиды. Кстати, когда Никиту Михалкова пытались назвать интеллигентом, он всякий раз открещивался и говорил: «Да вы что, какой же я интеллигент? Я — аристократ!» В-третьих, когда ты начинаешь мериться своим благосостоянием — всё, опять приехали! Представьте себе, Бродский и Шолохов мерились бы количеством денег! Мы же понимаем, что это нонсенс — такого не может быть.

Получается, что какая-то часть людей, обладающих отдельными признаками (в основном интеллигентной профессией и интеллигентным набором знаний), определяет себя интеллигенцией и от имени интеллигенции начинает вещать. Ребята, в вас не видно благих намерений! Обида — видна, презрение к тем, кто внизу, к народу — видно (ну не может интеллигент называть народ «биомассой»!). Произошла дурацкая подмена понятий: они присваивают себе очень красивое название «интеллигент» и уже от его имени чувствуют за собой право на «правду», право затыкать рот тем, кто имеет другое мнение, тем, кто имеет меньшее образование.

Существует и настоящая интеллигенция, но ее очень мало, потому что есть определенный набор параметров, жесткий фильтр. Умные и порядочные люди в России есть, как и в любой другой стране. Но они не выпячиваются, потому что высокий моральный уровень человека не позволяет ему лупить себя в грудь и объявлять себя «совестью нации». Как говорят, «Пушкин всегда знал, что он гений, но ему хватало ума, чтобы не говорить об этом вслух». По-настоящему порядочный и честный человек никогда не будет про себя думать, что он такой. Он всегда будет напоминать себе, что грешен в том-то и том-то. Из-за критичного отношения к себе он становится порядочным и честным. Но как только ты повесил себе орден «я — совесть нации» — значит, что-то не так.

Нельзя порочить идею об интеллигенции. Надо отличать настоящее от ложного, потому что именно ложное пытается кричать о себе, что оно настоящее.

Теги:

Либеральная интеллигенция и постпутинский консенсус

И вдруг в последние годы оказалось, что все не так. Что интеллигентский образ “Запада” находится в смертельной опасности. И опасность эта исходит не от злодейских антидемократических режимов, а изнутри – от местных леваков и анархистов, от феминисток, от людей с другим цветом кожи, от тех, кто исповедует “неправильные” религии. В “Подростке” Федора Достоевского Версилов-старший вывел сакраментальную формулу: “священные камни Европы”; после 1917-го формула вроде бы списана в утиль, но с начала этого тысячелетия, особенно в последние годы, воскресла и оказалось на знамени российского либерала. “Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!”. Написано 135 лет назад, между прочим.

Священный камень “Запада” пошел трещинами и стал постепенно разрушаться. Этому способствовали многие вещи: от 9/11 до #meetoo, Black Lives Matter и притока беженцев в Европу. Новая реальность настолько не нравится российскому либералу, что он на удивление быстро превращается в скрытого (а то и открытого) расиста, мужского шовиниста, реакционера, который впадает в ярость от того, что (на самом деле) просто не понимает происходящего вокруг. При этом он по-прежнему считает себя (1) либералом, (2) демократом, сражающимся с антидемократическим режимом Путина. Просто к этому добавилась функция (3) – оплакивать священные камни Европы, брошенные на произвол судьбы населением Запада.

В другом сочинении Достоевского Иван Карамазов рассуждает точно так же, как сегодня думает постсоветский интеллигент: “Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище… вот что!.. Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни, и плакать над ними, – в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище, и никак не более”.

Иванов Карамазовых среди российских либералов множество. Юморист Виктор Шендерович бросился защищать “священные камни” от хунвэйбинов cancel culture; в тексте, более напоминающем эстрадный монолог, он подводит читателя к тому, что нынешний упадок Запада есть следствие стремления к равноправию и справедливости – ведь то же самое произошло с социалистической идеей в СССР!

О где же ты, интеллигент? Три взгляда на сущность интеллигенции

Общественное сознание давно привыкло использовать социальную дихотомию «интеллигент/рабочий». Как и всякое клише слово «интеллигент» используется нами автоматически, не вызывая особых семантических затруднений. Concepture предлагает выяснить, какое значение вкладывали в это слово рефлексирующие умы.

Все мы родом из Ренессанса

Слово «интеллигенция», как правило, употребляют в двух смыслах. Как специфический философский термин, означающий «самосознание» (например, интеллигенция у Шеллинга, трактуемая им как созидающее созерцание природы и субъекта), и как общепринятое обозначение определенного социального класса, занимающегося умственным трудом (учителя, инженеры, врачи).

Нужно сказать, что такой социальный класс возник еще в эпоху Ренессанса, но тогда он именовался по-другому. Речь идет о сословии свободных горожан, занимавшихся ремесленным трудом.

Чтобы объяснить появление интеллигенции как отдельной прослойки феодального европейского общества, необходимо совершить краткий исторический экскурс. Дело в том, что европейским монархам первым пришло в голову предоставить высокую степень свободы деятельности крестьянам.

Земельный надел предоставлялся им в распоряжение в качестве частной собственности. Крестьяне пользовались землей по своему усмотрению, но при этом были обязаны постоянно выплачивать определенный налог, гарантировавший им защиту со стороны государства как от внешнего, так и от внутреннего врага.  

Этот, вне всякого сомнения, исторический сдвиг был обусловлен экономическими причинами (привет дедушке Марксу). Практика показала, что гораздо выгоднее было освобождать крестьянина от его крепостной зависимости и делать его одновременно как работником, так и владетелем средств производства.

Именно на этой почве вырастает городская культура, противоположная культуре монастыря, замка, закрепощенного села и армии, обслуживающей феодальную систему. В этом смысле городской работник стал зависеть только от самого себя. Он жил своим собственным трудом и торговлей, причем его труд ограничивался рамками ремесла, т.е. такого производства, когда он создает весь свой продукт с начала и до конца собственными руками. Этот класс свободных горожан, получивших независимость от феодала и обретших самостоятельность своего сущестования в период позднего Средневековья, собственно, и стал тем фундаментом, на котором было построено здание культуры Ренессанса. Этот класс и был первой интеллигенцией в социальном значении этого термина.   

Здесь может возникнуть легкое недоразумение. Обычно интеллигенцией мы называем людей творческих профессий. А свободные горожане, о которых шла речь, были ремесленниками. Это кажущееся противоречие устраняется ссылкой на историческую трансформацию человеческой практики и, соответственно, связанного с ней ряда понятий. Это сегодня под словом «ремесло» мы подразумеваем нечто рутинное и механическое, изготавливаемое по лекалам.

В эпоху Возрождения же под ремесленником понимался человек, сочетавший в себе одновременно 2 начала: мастеровое и художественное. В то время ремесленник понимался как «мастер» (opifex) и «художник» (artifex). Чтобы в этом убедиться, достаточно посмотреть на продукты труда ремесленников эпохи Ренессанса. Большинство из них представляют собой не только предметы бытового обихода, но и безукоризненные с эстетической точки зрения произведения искусства.  

Три точки зрения

Сегодня в силу усложнения социальных структур и связей, термин «интеллигенция» утратил свою былую однозначность. Неясность и неотрефлексированность этого слова скрывается частотностью его употребления. Для большинства говорящих это слово вроде как само собой разумеется. В действительности же это совсем не так, и даже в среде теоретиков нет единого способа понимания сущности этого явления.

Мы предлагаем ознакомиться со взглядами трех видных гуманитарных мыслителей, чтобы хоть как-то прояснить для себя смысл расхожего понятия «интеллигенция».

Самое очевидное определение, которое можно дать, звучит так: интеллигенция – это люди, обладающие качеством интеллигентности. Но что такое интеллигентность? Тут-то и начинается самое сложное. И за прояснением этой сложности нам и следует обратиться к выдающимся теоретикам

Особая идеология как жизнь личности. Интеллигентность по А.Ф.Лосеву

Лосев сразу опровергает расхожий стереотип об интеллигентности как о начитанности и вежливости, утверждая, что интеллигентность не есть ни большое количество накопленных знаний, ни даже владение профессиональной специализацией. Интеллигентность также не есть ни участие в культурном прогрессе, ни положительное моральное поведение, ни тем более исторические или социальное происхождение. Все перечисленное, по Лосеву, является способами выражения интеллигентности, но не самой интеллигентностью.

Интеллигентность же, в первую очередь, есть жизнь той или иной личности, или, если говорить более научно, интеллигенция есть функция личности. Личность же есть индивидуальная система природных, общественных и исторических отношений.

Как функция, интеллигентность возникает у личности в связи с конкретной идеологией. Когда говорят об интеллигентности, перечисляют, как правило, лишь частные признаки этой идеологии, такие как: внимательность к другим людям, бескорыстность, богатый внутренний мир, духовное благородство и т.д. При всей правильности этих характеристик они лишены необходимой для целостного определения обобщенности. Если же обобщенно говорить об идеологии интеллигентности, можно сказать, что она состоит в достижении общечеловеческого благоденствия путем активного преобразования несовершенной действительности.

Суммируя отдельные этапы определения понятия «интеллигентности», Лосев формулирует свою окончательную дефиницию. По Лосеву, интеллигентность есть индивидуальная жизнь или функция личности, понимаемой как сгусток природно-общественно-исторических отношений, идеологически живущая ради целей общечеловеческого благоденствия, не созерцательно относящаяся к жизни, а активно переделывающая ее несовершенства и потому повелительно требующая от человека актуального подвига для преодоления этих несовершенств.

Таким образом, если строго следовать критериям Лосева, из интеллигенции можно смело вычеркнуть имена всех мизантропов, пессимистов, квиетистов, постгуманистов и многих других, даже при том, что эти люди интеллектуально одарены и занимаются творческим делом.

Будь добрым, умным и креативным. Интеллигентность по А.В. Соколову

Формула интеллигентности, которую предлагает советский философ Соколов, менее претенциозна чем формула Лосева, но в то же время она и менее определенна. Потому что под те формальные критерии, которые выдвигает Соколов, может подойти самое разнообразное содержание.

Итак, по Соколову, интеллигентность = самоопределение+эрудиция+творческая способность.

Самоопределение есть морально-этическая зрелость человека, осознание им общечеловеческого нравственного закона (знать бы еще какого!).

Эрудиция есть разностороння образованность, а также глубокие основательные познания в какой-то конкретной области.

Творческая способность есть способность создавать новые культурные ценности, зиждущаяся на критической оценке и усовершенствовании ценностей прежних.   

В итоге, интеллигентный человек есть нравственный, умный малый, споспешествующий развитию культуры. Словом, если смотреть по-лосевски, характеристики Соколова обозначают только выражения интеллигентности, но не интеллигентность как таковую.

Как тебе не стыдно?! Интеллигентность по Ю.М.Лотману

Как семиотик, Лотман не интересуется субстанциальными причинами интеллигентности. Ему вполне хватает знакового психологического проявления в поведении человека, чтобы определить, является он интеллигентным или нет.

Критерий различения Лотмана весьма прост. Интеллигентом движет чувство стыда, а не интеллигентом – чувство страха.

Стыд – это некое чувство, связанное с этическими запретами. Человек в силу своих физических возможностей что-то может сделать: например, может побить ребёнка – он сильнее, крепкий мужчина может ударить женщину, человек может пустить сплетню, но он этого не делает. Почему? Потому что ему стыдно.

Стыд Лотман тоже определяет семиотически-функционально, как этическое нежелание совершать действие при физической возможности совершить действие. Лотман пишет: «Я не хожу по потолку, и от этого мне не стыдно, потому что я этого не могу делать. Когда же я что-то могу сделать и не совершаю этого, хотя это мне выгодно, хотя это, может быть, мне принесёт удовольствие, но – возникает запрет (социальный, культурный): я не делаю, потому что стыдно».

Неинтеллигентный человек, по Лотману, руководствуется чувством страха. Он не делает что-то, потому что боится, как правило, наказания. Лотман приводит пример психологии неинтеллигентного человека: «Вот я бы ударил этого противного ребёнка, но боюсь, что милиционер окажется рядом, или боюсь, что его отец ударит меня ещё больнее».

В сущности, интеллигентность, по Лотману, есть способность к самоограничению. Интеллигентный человек не нарушает закон и не совершает злодеяния не потому что опасается возмездия, а потому что считает это чем-то противоестественным своему существу. Стыд – это чувство свободного человека, а страх – это чувство раба. И то и другое принадлежит к этическим чувствам, к сфере запретов. Но страх – это принудительный запрет, внешний, а стыд – это добровольный запрет.

Здесь можно вспомнить ответ древнегреческого философа Аристиппа, который он дал на вопрос «Чем философ отличается от простого человека?». Аристипп ответил так: «Философ не будет нарушать закон, даже когда закон отменят». Лотман мог бы перифразировать Аристиппа и сказать: «Интеллигент не будет нарушать закон, даже когда закон отменят».

Но в то же время есть разница. Философа, в отличие от интеллигента в лотмановском понимании, не тянет в область морального самоистязания. Лотман отмечает, что «когда люди привилегированных классов поднимаются до уровня высокой интеллигентности и понимают, что они ведут жизнь не такую, какая удовлетворяла бы их умственному и нравственному уровню, им делается стыдно. Их существование направляется чувством вины, вины перед теми, кто их кормит, вины перед историей, перед страной, перед самим собой». Философ бы не стал испытывать чувство вины.

Успешному сытому Лотману легко было рассуждать о чувстве вины перед народом как черте интеллигенции. Но обратимся к словам другого интеллигента Варлама Шаламова, который писал:

«И пусть мне не “поют” о народе. Не “поют” о крестьянстве. Я знаю, что это такое. Пусть аферисты и дельцы не поют, что интеллигенция перед кем-то виновата. Интеллигенция ни перед кем не виновата. Дело обстоит как раз наоборот. Народ, если такое понятие существует, в неоплатном долгу перед своей интеллигенцией».

Интеллигенция и революция

Сергей Медведев: Один из вечных вопросов русской жизни – интеллигенция и революция. Собственно, это заглавие статьи Петра Струве из знаменитого сборника 1909 года “Вехи”, написанного по следам первой русской революции 1905–1907 годов, по поводу ответственности русской интеллигенции за все, что произошло. О проклятом треугольнике русской истории между интеллигенцией, государством и народом говорится в сюжете нашего корреспондента Анастасии Тищенко.

Анастасия Тищенко: В XVIII веке в России появились первые интеллигенты. Это были дворяне-вольнодумцы, такие как Радищев, Новиков. Зарождение нового класса, по мнению писателя Бориса Вахтина, произошло благодаря “Царице-матушке Елизавете Петровне, отменившей смертную казнь и тем самым зародившей в нашем отечестве интеллигенцию”. Выражать свои политические взгляды, не совпадающие с царской позицией, стало не так страшно.

В XVIII веке в России появились первые интеллигенты – это были дворяне-вольнодумцы

Позже философы Серебряного века сказали, что интеллигенция – это не обязательно люди из “образованного класса”. Главный критерий в этом определении – оппозиционность по отношению к официальной власти. В преддверии революции 1917 года интеллигентами называли анархистов и социалистов. Сегодня, спустя сто лет после октябрьских событий, Патриарх Кирилл обвиняет в подготовке революции именно интеллигенцию, которая, по его мнению, “совершила страшные преступления против бога, против своего народа, против своей страны”.

С приходом советской власти жизнь интеллигенции не стала лучше. Многие представители белого движения были вынуждены бежать за границу. Тех, кто выступал против коммунистической партии, ссылали в лагеря. Условно “новая интеллигенция” выступала уже против советской власти. Распространять свои идеи приходилось подпольно – появились диссидентские движения, самиздат. Но в 1991 году цель была достигнута – Советский союз распался.

Сегодня в протестных движениях участвуют “рассерженные горожане” и “креативный класс”. Последнее определение в России стало синонимом либеральной оппозиции. И хоть смертной казни за участие в акциях протеста не предусмотрено, обыски и аресты никто не отменил. Но интеллигенция продолжает свою нелегкую борьбу против той системы, которую когда-то установили другие ее представители.

Сергей Медведев: Поговорить об этой вечной теме мы пригласили наших гостей – политолога Глеба Павловского и публициста Андрея Архангельского.

Это одна и та же интеллигенция, если смотреть функционально по отношению к государству? Это один и тот же класс – те, что звали Русь к топору в XIX веке, что обсуждали буквально сотнями, тысячами статьи в “Вехах” в 1909 году, и те, что шли на Болотную площадь?

Интеллигенция – это русские образованные люди, обычно в оппозиции властям

Глеб Павловский: Я так не думаю. Скорее, это такой подвижный эталон, в который ты всегда можешь вписаться сегодня. Это как бы шкаф – ты открываешь дверцы, а там уже висит мундир интеллигента. И тогда там все уже ясно – где пуговки, петлички, чеховское пенсе.

Главное, что интеллигенция – это действительно существовавший феномен. Он очень реален – интеллигенция XIX века, дореволюционная интеллигенция, и реально, но совершенно по-другому существовала советская интеллигенция, которая находилась в определенных связях с первой. Она была в значительной степени искусственным созданием. Но то, что мы можем сегодня предложить стране, миру и самим себе, вряд ли можно описать термином, который когда-то долго приписывали Боборыкину, но, кажется, он все-таки не боборыкинский, но появился где-то в 1860-х годах и был популярным в Советском Союзе в 60-е годы.

А сегодня мы и не интеллектуалы в западном смысле, потому что вот уже в этом треугольнике, который мы таскаем за собой, как вериги, обязательно надо относиться к власти, к народу, и тогда ты в третьем углу – интеллигент.

А вообще-то, это из британской энциклопедии, кажется, столетней давности. Там было определение: интеллигенция – это русские образованные люди, обычно в оппозиции властям.

Сергей Медведев: Это типично русская ситуация – вот этот третий угол, межеумочное положение этой прослойки между властью и народом?

Андрей Архангельский: На мой взгляд, это нечто объективное. Само наличие интеллигенции – это следствие всего образования русского общества, всей его системы. К сожалению, главным модусом системы является насилие и бесчеловечность. Вот откуда взялась эта особая бесчеловечность именно как страсть в отношении к подданным, к людям, то есть, переводя на русский язык – зачем так издеваться?! Ладно – издеваться, допустим, как какой-нибудь скрежещущий немецкий механизм. Но – нет! Здесь это издевательство именно доставляет удовольствие и как бы является сверхидеей. И вот в качестве компенсации этой бесчеловечности и появляется такой слой, для которого напоминание о человечности является фактически единственным его модусом на протяжении последних трех столетий. И в этом функция интеллигента не изменилась. Эта функция продиктована самим существованием этой структуры.

Сергей Медведев: Для вас это этический стандарт?

Андрей Архангельский: Конечно, и даже не этический, а какой-то человеческий – напоминать о человечности. Я бы сказал, что функция интеллигента в этом.

Сергей Медведев: Акакий Акакиевич: “Зачем вы меня обижаете?”… И вот это человек дает голос Акакию Акакиевичу…

Само наличие интеллигенции – это следствие всего образования русского общества, всей его системы

Андрей Архангельский: Структура не понимает, как можно иначе обращаться с человеком. Она привыкла давить его разными способами – символическими, и не менее страшными, чем физическими. ГУЛАГ – это понятно – за какое-то инакомыслие. Но ведь система в принципе жестока к человеку, даже пришедшему в управу попросить какую-нибудь бумажку. Родился ребенок, и родители вынуждены ходить по тринадцати адресам, где им говорят: “Вы что, думаете, мы сейчас прямо перед вами расстелемся и все сделаем?!”

Система отражает свою жестокость. Она ее демонстрирует, можно сказать, бессознательно, в каких-то мельчайших деталях. Интеллигент нужен, чтобы напоминать о том, что это аномально.

Сергей Медведев: Тот самый чеховский человек с молоточком.

Андрей Архангельский: Кроме того, я бы сказал, что сейчас эта функция несколько обострилась и приобрела международное значение в связи с тем, что, условно говоря, конфликт в Европе (во Франции, в Германии) и в США между одной и другой частью общества тоже этически заострился. Он фактически опять свелся к противостоянию между модерном и архаикой, между деревней и городом.

Андрей Архангельский

Сергей Медведев: Пайпс писал, что интеллигенция появляется там, где невозможна политика. С одной стороны, это некий продукт несовершенства русской системы. С другой стороны, она же вызвана к жизни задачами модернизации. Петр отправляет дворянских детей за границу, часть из них там остается, но те, кто возвращается, полагают основы этому творческому классу. То же самое в шестидесятые годы – реформенная Россия, и к жизни вызываются совершенно новые люди, все эти разночинцы, которые получают образование, выполняют задачи капиталистического развития. Каждый раз государство вызывает к жизни эту прослойку.

Глеб Павловский: Парадоксально, что Пайпс, который, конечно, является в каком-то смысле эталонным западным мыслителем, попадает здесь в плен своих штудий именно России. Ведь во Франции интеллигенция возникает в период, можно сказать, разгула политической жизни. Не так много стран, где интеллигенция существует в таком чистом виде. При всех отличиях, Франция в этом качестве называется второй после России.

Безусловно, правильно, что один из компонентов деятельности интеллигенции – это дворянское внутреннее освобождение. Но это был именно протест против того, что понималось как рабство. И, вообще, эта тема не уходит. Там, где есть русская интеллигенция, всегда есть борьба, вытеснение, преодоление, превозмогание рабства. Это очень важный момент.

И Пайпс говорит о России, в которой во всех вариантах, даже в самом либеральном, перед гибелью старой имперской России, где уже в каком-то смысле была возможна политическая деятельность, все-таки оставался огромный пласт рабских структур, порабощающих на индивидуальном или на групповом уровне.

Сквозная линия нашей страны – это то, что в ней очень разные режимы постоянно генерируют в разных вариантах вот тот удобный для тебя эталон. Ты входишь в этот эталон. Это рабский эталон, эталон покорности, подчиненности, причем даже личной, опережающей требования к тебе.

Пайпс писал, что интеллигенция появляется там, где невозможна политика

Сергей Медведев: Но интеллигенция является одним из стейкхолдеров этой системы рабства.

Глеб Павловский: Да.

Сергей Медведев: Особенно в советский период.

Глеб Павловский: Она появляется как протест против рабства небольшого, в XIX веке очень тонкого слоя (разночинского и так далее), который медленно расширяется. Для них это вообще консенсусный момент – другое отношение к крепостному поведению. Рабство просто удаляло тебя из интеллигенции: ты можешь быть очень образованным, культурным человеком, но ты не интеллигент. И, кстати, известный ряд русских писателей не считались интеллигентами в XIX веке, во время их жизни, потому что у них было сложное отношение к самодержавию.

Андрей Архангельский: Как сегодня интеллигенту невозможно каким-либо образом оправдывать Сталина. Это лакмусовая бумажка, рубеж.

Глеб Павловский: Да. Поэтому у нас до сих пор интеллигенция не написала биографии Сталина. А вот немецкая интеллигенция написала много блестящих биографий Гитлера, и это не мешало антигитлеризму.

Сергей Медведев: Это очень больной вопрос, потому что в сталинские времена интеллигенция была одним из приводных ремней системы сталинизма.

Глеб Павловский: Сталин создал этот феномен именно специфической сталинской, а впоследствии – просто советской интеллигенции…

Функция интеллигента – напоминать о человечности

Андрей Архангельский: …из которой вынут этический стержень. Сталин, как и любая власть в Советском Союзе, пытался отделить от интеллигента его этическую составляющую, то есть вытащить его личную совесть, как блок из машины, и вставить туда какую-то идеологию или, например, эстетику – уже в поздние годы. Ты интеллигент, ты можешь себе позволить кое-что говорить про эстетику и даже провозглашать какие-то эстетические манифесты, но лезть в этику – ни в коем случае!

Парадокс заключается в том, что Сталин действительно создал удобную ему советскую интеллигенцию, которая аплодировала на съездах и так далее, но чем это закончилось? Уже буквально через 15 лет, начиная не с шарашек, а с технической интеллигенции, которая ваяла атомную бомбу, ей невозможно стало не дать некоторую свободу и вольномыслие, лишь бы они сделали бомбу. А поскольку им дали большую свободу, эта же советская интеллигенция, условно говоря, очень быстро прогнила изнутри. И к 60-м годам она как бы вывернулась наизнанку: изнанка опять стала интеллигентской. Идея старой интеллигенции проросла сквозь искусственно созданную советскую.

Сергей Медведев: Это был парадокс, потому что, с другой стороны, интеллигенция все равно была сословием, зависящим от государства.

Андрей Архангельский: Как говорится, природа берет свое.

Глеб Павловский: Я думаю, что здесь дело не в природе и не в генетике, о которой сейчас очень модно говорить. Сталин сознательно использовал старую интеллигенцию как компонент, не давая ей возможности задать этический стандарт. Только после того, как инженеры были разбиты как класс во время известного процесса рубежа 30-х годов, они были полноправно включены в отряд советской интеллигенции, а до этого это было, скорее, клеймо. А уже на XVIII съезде Сталин прямо говорит активу: “А вы знаете, что вы – интеллигенты? Не думайте, что партия – это что-то такое… Забудьте. Вы уже не рабочие, не колхозники, вы – советская интеллигенция”.

Сергей Медведев: И я хотел бы понять – что это? Это советское сословие? Сословие в большой системе перераспределения? Или это некий этический императив? Ведь если это сословие, то оно закончилось вместе с Советским Союзом.

Глеб Павловский: Попробовали бы вы выступить с этическим императивом внутри предвоенной советской интеллигенции… Это было очень трудно. Война чуть-чуть изменила ситуацию. Во время войны стихи Ахматовой могли печататься на первой странице “Правды”. И это продолжалось еще первые два года после войны, пока Сталин не провел очень эффективную, кинжальную, не такую кровавую, как в 1937 году, но чрезвычайно эффективную кампанию по удалению этого этического компонента, этической претензии интеллигенции, которая потом с большим трудом вернулась, но уже в сильно искаженном виде после его смерти– в 1956-м, в 60-е годы. Но тот вариант интеллигента, который вернулся с войны и чувствовал себя вправе говорить от всего народа, не противостоя ему, был фактически разбит, деморализован и коррумпирован.

Сергей Медведев: Можно ли вообще говорить о существовании интеллигенции сегодня?

Сегодня интеллигенту невозможно каким-либо образом оправдывать Сталина – это лакмусовая бумажка, рубеж

Андрей Архангельский: Я вынужден напомнить о труде Ханны Арендт о коллективной ответственности при диктатуре, где она пишет, что часть немецкого общества, которая осталась свободна от пропаганды в 30-е годы в нацистской Германии, это люди, для которых вовсе не культура и не образование были важнейшим модусом, а всего лишь наличие “сверх-Я” или совести, наличие постоянного, незримого диалога с самим собой. С кем мы внутренне спорим? Со своей совестью, со своим вторым “Я”. И вот Арендт пишет, что именно интенсивность и напряженность этого диалога спасала людей от неправедных поступков.

В данном случае слово “интеллигент” – это, в конечном итоге, всего лишь слово. Мы ведем речь о людях, у которых сохраняется этот диалог с самими собой, то есть совесть как контролер, и о людях, у которых этот диалог со вторым “Я”, со “сверх-Я” отсутствует.

При тоталитаризме государство решает, что хорошо, а что плохо, даже на этическом уровне

Мне кажется, эта проблема по-прежнему остается актуальной, поскольку тоталитарная система отучает человека от того, что внутри у него есть какой-то капитан. Тоталитарная система всегда берет на себя решение этических проблем. При тоталитаризме государство решает, что хорошо, а что плохо, даже на этическом уровне. Человек освобождается от решения этих проблем. Ему так проще. Но сохраняется какая-то часть “уродов”, которая по-прежнему решает этот вопрос, прежде всего, исходя из самих себя. Что-то внутри дает им эту осмысленность.

Сергей Медведев: Итак, “интеллигенция” – это для вас по-прежнему этическое определение.

Андрей Архангельский: Да.

Сергей Медведев: Тема интеллигенции и революции особенно очевидна сейчас. Мы отмечаем столетие 1917 года, говорим о роли русской интеллигенции в той революции. В 2017 году, когда очевидным образом закончился цикл протеста, связанный с Болотной площадью, поднимается новая волна протеста, и встает вопрос – а какую роль интеллигенция или образованный, городской класс играет в этих новых протестах? О роли интеллигенции в протесте говорит публицист Александр Рыклин.

Александр Рыклин: Интеллигенция – это наиболее ответственная часть общества, которая при этом генерирует содержательные смыслы и берет на себя ответственность за воплощение их в жизнь. Если мы договорились про это, то дальше не очень сложно. Ведь если в этой стране суждено победить прогрессу, если эта страна будет дальше двигаться вперед, а не застынет на том чудовищном и скромном месте, на котором она сейчас остановилась, то это может быть сделано только руками того самого сегмента общества, который называется “интеллигенция”.

Непопулярность интеллигенции обусловлена всегда одним и тем же во все времена и эпохи. Интеллигенция раздражает тем, что отличается от других слоев общества по самым разнообразным параметрам. Интеллигенция образованней, она тоньше чувствует окружающий мир. Интеллигенция создает смыслы. Никакие другие слои общества не могут создавать смыслы.

Интеллигенция – это наиболее ответственная часть общества, которая при этом генерирует содержательные смыслы

Мне кажется, что у интеллигенции в любые времена нет задачи консолидировать все общество. У интеллигенции, возможно, есть задача решать какие-то внутриполитические проблемы, которые возникают внутри отдельных обществ или государств. Но в данном случае интеллигенции достаточно заручиться поддержкой какой-то активной части общества, чтобы решать политические проблемы. И это вовсе не большинство, это всегда активное меньшинство.

Идеальные образцы политического функционирования, политической жизни вполне сопоставимы с представлениями интеллигенции о том, что хорошо, а что дурно, что порядочно, а что подло, что правильно с этической точки зрения.

Александр Рыклин

Интеллигенция, несомненно, может говорить на политическом языке, когда есть такая необходимость, когда внутри государства созрела ситуация, при которой интеллигенция должна брать на себя ответственность за судьбу этого государства, а то и за судьбу нации. Если интеллигенция находит в себе силы брать ответственность за судьбу нации, значит, она может претендовать на многое.

Сергей Медведев: Вы согласны с тем, что интеллигенция – это агент перемен?

Глеб Павловский: Я бы сказал, что такое может случиться. И надо быть готовым к этому. Мы часто теряем вторую сторону. Если ты демиург, то ты несешь ответственность и за провалы. А так получается, что интеллигенция – всегда инициатор, но она никогда не виновата в происшедшем и не любит обсуждать эту тему, потому что всегда есть кто-то другой, кто спустился с Марса и поломал проект.

Сергей Медведев: Это как раз “веховская” тема.

Если ты демиург, то ты несешь ответственность и за провалы

Глеб Павловский: Да. И я думаю, что “веховская” тема просто была чуть-чуть недотянута, потому что это был все-таки еще сравнительно благой 1909 год.

Сергей Медведев: Тогда еще не могли представлять, что произойдет.

Глеб Павловский: И на что способны, в том числе, многие из тех, кто был в этой же среде. Проблема в том, что 1917 год интеллигенция на всех этапах проходит в разной степени. Ну, конечно, максимальный – в начале: это одна революция. Не было двух революций за один год, была одна революция, которая началась в феврале. И если посмотреть микроисторию этого периода… В этом смысле прекрасна книга Мельгунова, где подробнейшим образом описываются первые три-пять дней февраля, и видно, сколько раз совершались неправильные выборы, сколько раз некоторые вещи, которые находились в горизонте возможного и были в головах, не делались тогдашними людьми. Конечно, очень многое было упущено интеллигенцией в первые дни.

В 1991 году несколько дней власть была у интеллигенции – правда, советской.

Сергей Медведев: Сам август 1991 – это дело рук интеллигенции?

В 1991 году несколько дней власть была у интеллигенции – правда, советской

Глеб Павловский: Реакция на путч, конечно, была делом интеллигенции. И неделю или две, можно сказать, власть была у нее в руках. К сожалению, она просто сыграла в нелюбимую мною притчу Солженицына о слишком раскаленном шаре власти, от которого избавляются – только в данном случае не налево, а в сторону аппарата.

Сергей Медведев: Андрей, а нынешняя Болотная, 2011-2012 годы – это тоже воспроизводство все той же прежней модели, о которой говорит Глеб Олегович?

Андрей Архангельский: Я провел все десять дней на “Оккупай Абай”.

Сергей Медведев: Там был огромный социальный срез! Там были и профсоюзы, и…

Андрей Архангельский: Это был удивительный мир – как бы предвестие будущего трехпартийного парламента. Были либералы, были левые или коммунисты внутри лагеря, а по периметру их охраняли националисты. Такой странный лев возлежал с собачкой. Это было что-то невероятное! Невероятная демонстрация способности договориться, не говоря уже о том, что на второй день там появилась кухня, а на восьмой день можно было выбирать вегетарианскую или обычную еду. Это такой мир, который сформировался за восемь-десять дней.

Но, безусловно, основным двигателем всего этого была, интеллигенция, которая проросла сквозь 90-е – точно так же, как она проросла сквозь сталинщину.

Извините, кому интересна была интеллигенция в 90-е годы? Родители трудились, и считалось, что их дети занимались чем угодно. Тем не менее, в 2012 году мы увидели, что выросло поколение людей, которое фактически воспроизводит основные тезисы интеллигенции, в первую очередь, 60-х. Я вижу абсолютную связь между интеллигенцией 60-х годов, между интеллигенцией, к которой принадлежал Глеб Олегович, и современными людьми. Они воспроизводят ту же модель.

Это, опять же, наша проклятая герметичность. “Левада-центр” еще в 1994 году подметил, что империи больше нет, а советский человек продолжает самовоспроизводиться. И интеллигенция в этом смысле тоже самовоспроизводится. Родители – да, но есть еще какие-то неконтролируемые вещи. В России невелик выбор, какое занять место в жизни. Вот ты занимаешь либо одно место, либо второе, может быть, какое-то промежуточное третье – и, в общем-то, все. Выбора у тебя по-прежнему нет.

Сергей Медведев: Это вопрос о сословном обществе.

“Левада-центр” еще в 1994 году подметил, что империи больше нет, а советский человек продолжает самовоспроизводиться

Андрей Архангельский: Да, но у нас сословие формируется не столько по имущественному, сколько по этическому принципу. Ты сам решаешь за себя, или ты передоверяешь свое право на решение экзистенциальных вопросов государству.

Сергей Медведев: Глеб, а интеллигенция способна к коллективным действиям? Является ли она коллективным политическим субъектом? Я вспоминаю тот же Координационный совет оппозиции 2012 года – и что из этого получилось?

Глеб Павловский: Его можно вспомнить только с ужасом. Но есть и более сильные случаи – например, Болотная 2011-2012 годов. Высокая способность договориться демонстрируется, а договоренности нет. Была же повестка, которая вывела людей на улицу, но попытки ее проработать и тут же сделать какие-то практические политические шаги отсутствуют.

Глеб Павловский

Примерно через год после этого я разговаривал с одним французом. Я показывал ему этот остров – это “Дождь”, это “Коммерсант”. Он говорит: “Это те издания, представители которых были на демонстрации?”. Я отвечаю: “Да”. “И они не захватили редакции?! А что они тогда вообще делали?!” Он просто не поверил. Это же первое, что делается в таких случаях. Они ели вегетарианскую пищу.

Сергей Медведев: Я это называю “неспособность сойти с тротуара”, особенно когда выносят эти приговоры Навальному, а люди циркулируют по тротуарам Тверской улицы и демонстрируют неспособность выйти на проезжую часть, потому что их тут же заметут в автозак.

Высокая способность договориться демонстрируется, а договоренности нет

Глеб Павловский: Как раз в истории с Навальным, я думаю, было сделано почти все возможное. Ведь люди пришли, и их никто, в сущности, не звал тогда, в июле 2013 года. Они пришли и сделали невозможным его арест, его приговор по этому тюремному делу до сегодняшнего дня. Я очень хорошо это помню, я – один из тех, кто стоял на этом бордюре Думы.

Сергей Медведев: Я тоже там был.

Глеб Павловский: Все окна были открыты. Ни в одной столице мира демонстранты не пропустили бы этот момент – ни в одной, кроме Москвы!

Андрей Архангельский: У нас к списку вечных вопросов добавился вопрос: Навальный и интеллигенция. Ведь основные акторы этой движухи тоже движимы именно этическими принципами. Навальный апеллирует к этике – не врать, не воровать. Его основные потребители-акторы – это интеллигенция, пускай она и 1990-го или 1995 года рождения – они движимы той же благородной старинной задачей.

Но при этом сам Навальный совершенно уходит от обсуждения этической повестки. Он в этом смысле безвкусный, как специальный хлеб для тех, кто сидит на диете. Его невозможно опознать. Он никак не раскрашивает свои идеи, не упаковывает их в этику. Вероятно, он делает это сознательно, а может быть, и бессознательно – потому, что он считает, как обычно считают политические вожди в России, что это вопрос 25-й. Но на самом деле ему придется решить этот вопрос – по крайней мере, для себя. Он не сможет отделаться от этих вопросов.

Сергей Медведев: Обратная сторона этого, я думаю, в том, что интеллигенция не может определиться по отношению к Навальному.

Андрей Архангельский: Интеллигенция может препарировать Навального. Она его уже разложила – где у него этика, где что….

Сергей Медведев: Сейчас очень многие об этом пишут – казалось бы, вот он, сборный пункт для того, чтобы сформулировать какую-то четкую программу протеста в преддверии 2018 года. Но нет, интеллигенция, как в Координационном совете, продолжает…

Андрей Архангельский: Навальный знает, что говорить на этом языке, апеллировать к этой части аудитории – это означает гарантированно потерять все остальное. Это наша трагедия, потому что наше общество разделено. Как только, условно говоря, какой-нибудь рабочий судоверфи услышит интеллигентский дискурс, вероятно, у него это вызывает отторжение. Это у нас считается нормой. Хотя вспомним польскую “Солидарность” 80-х годов – это же рабочие, тем не менее, возник союз рабочих, интеллигенции и церкви.

Сергей Медведев: Там католицизм.

К списку вечных вопросов добавился вопрос: Навальный и интеллигенция

Андрей Архангельский: Стало быть, мы делаем вывод, что было что-то общее – это вера, католицизм. Да, у нас церковь в этом смысле антилиберальна, антисвободна. Она базируется именно на идее свободы как представляющей главную опасность.

Сергей Медведев: Глеб, поговорим о возможных акторах возможного будущего. Мы все живем в 17-м году, в некоем преддверии протеста, перемен, революции – не обязательно кровавой, по образцу 17-го года. Какие могут быть ключевые акторы в этих грядущих переменах? Среди них есть интеллигенция? Или это тот самый дальнобойщик, тот самый рабочий судоверфи?

Глеб Павловский: Эти оппозиции, которыми мы постоянно оперируем, сами по себе глубоко внутри интеллигентские, герметичные – пресловутый грубый дальнобойщик и тонкий интеллигент с каким-то тонким, особенно утонченным интеллигентским дискурсом. Навальный ведь не про этику отдельно – такое представление тоже неверно. Это политик, который постоянно указывает на нарушения нормы. Это совсем не антиэтическая позиция, и, в то же время, она глубоко политическая. Он как раз нашел тот коридор, который является общим и для дальнобойщика, и для интеллигента. И, кстати, это подтверждается просто структурой поддержки.

Ведь наша система сегодня – это не та, не советская система. Наша система – это постоянный игрок нормами. Она не признает никакую норму. И она не сможет существовать в принципе, если признает какую бы то ни было норму, это будет просто мешать. А поэтому для ее аппарата не существует норм. Они могут все, в каком-то смысле – в большей степени, чем аппарат тоталитарных стран, который был зажат в определенные тогдашние регламенты.

Андрей Архангельский: Напоминание о норме воспринимается властью как угроза. Для них напоминание о норме – то есть не врать, не воровать – уже является покушением на устойчивость системы. Но я напомню, что интеллигенция говорит ровно о том же. Она напоминает о норме, только этической, о том, что основные представления о добре и зле незыблемы. Невозможно говорить “да” насилию. Невозможно видеть в центре не человека, а государство. Она напоминает о норме цивилизационной и универсальной. И в этом смысле напоминание о норме Навального и напоминание о норме интеллигенции идут параллельно.

Сергей Медведев: Власть живет по законам чрезвычайного положения, по законам исключения.

Российская система – это постоянный игрок нормами, она не признает никакую норму

Глеб Павловский: А интеллигенция – это сословие. Она отказывается говорить о своих интересах и отказывается в своей среде видеть то, что она хорошо видит в государственном аппарате, потому что это друзья, это свои. И каждый из нас хорошо знает тех наших друзей-интеллигентов, которые, увы, подпадают под негативный критерий Навального, особенно в 90-е годы всякое было. Но мы не будем о них говорить, потому что они сословно свои. Этой сословности, кстати, нет у западного интеллектуала. Западный интеллектуал охотно будет уличать другого западного интеллектуала в коррупции или чем-то еще. У него не будет сословной солидарности.

Андрей Архангельский: Потому что есть норма.

Сергей Медведев: Да. Интеллигенция существует между Сциллой и Харибдой – между, с одной стороны, императивом этики, а, с другой стороны, сословностью и своей внутренней корпоративностью. О роли этики в политике говорит бывший депутат Госдумы Дмитрий Гудков.

Дмитрий Гудков: Можно не принять, но понять, когда депутаты голосуют за преференции для своего бизнеса. Но когда депутаты голосуют против детей-сирот, понимая, что этот закон их убивает… Вот здесь, на этом моменте, наверное, все и сломались. Когда они взяли такой грех на душу, дальше уже было просто голосовать за “пакет Яровой”. Уже не шел разговор о совести, о какой-то человеческой этике, потому что они проголосовали за закон, который не имеет никакого отношения к политике.

Я знаю депутата, который, проголосовав за “закон Димы Яковлева”, позвонил своей супруге. Она три дня с ним не разговаривала. Он напился, хотя никогда не выпивал, и сильно переживал по этому поводу.

В том, что мы сейчас видим в Думе, в правительстве, нет никакой ни политики, ни морали. Ведь если ты занимаешься политикой, то ты отстаиваешь какие-то интересы. Ты можешь заблуждаться, можешь быть неправ, но это значит, ты следуешь каким-то принципам и защищаешь их. Это политика, это социальное творчество – ты что-то делаешь.

Дмитрий Гудков

В том, что мы сейчас видим в Думе, в правительстве, нет никакой ни политики, ни морали

Борис Немцов был когда-то первым вице-премьером, губернатором, лидером фракции в Госдуме. А потом он оказался в оппозиции. Вот он защищал определенные принципы. Он многим жертвовал.

В политике есть мораль, просто эта мораль исчезла в государственных институтах. Конечно, проще воровать, проще голосовать за всякие мракобесные законы, проще организовывать войну на востоке Украины, когда морали нет.

Я знаю разных людей, которые сохранили какие-то принципы, вне зависимости от занимаемой должности, от количества денег, от какого-то социального статуса. Но пока нет критической массы людей, которая вернула бы эту мораль в государственную политику, в государственные институты. Многие уехали, многим безразлично, многие не готовы бороться. Это же ведь тоже качество человеческого капитала. С этим у нас, конечно, проблема.

Сергей Медведев: А вы верите в то, что возможно организовать новую русскую политику вокруг морали, вокруг этического ядра? Не только политику протеста, диссидентства и сопротивления, но именно активную политику – скажем, программу следующего кандидата на выборах 2018-го, 2024 года.

Глеб Павловский: Для этого надо сначала увидеть сцену, политическое поле. Кстати, не говорите о 2024 годе, потому что это уже какое-то…

Сергей Медведев: Пораженчество.

Глеб Павловский: Надо говорить о политике здесь и сейчас. Если она не здесь и не сейчас, то она не политика. Интеллигент, кстати, сто и больше лет назад находил общий язык с рабочими, к которым он шел, организовывал школы. Было же огромное количество кружков, школ, листовок, удачных или неудачных, но это была огромная индустрия. Она была похожа на сегодняшние социальные сети. И она реально работала. Очень многие рабочие стали интеллигентами, пройдя через эти школы.

Андрей Архангельский: Коммуникация возможна.

Интеллигент сто и больше лет назад находил общий язык с рабочими

Глеб Павловский: Да, но для этого надо отнестись к текущему процессу не как исходно описанному. Здесь есть какая-то проблема. Я бы сказал, современный российский интеллектуал – как будто зритель театра “но”. Он приходит и смотрит на картины, на тени перед ним. Он не пытается заглянуть туда (а что там?), хотя охотно рассуждает, кто стоит за тем и за тем. Он не действует. Действуют другие. Он говорит: “Сцена занята, там Путин. Вот когда Путин уйдет… Или когда на улицу выйдет миллион человек”. Это довольно сильное требование. Ну, вот ты и выйди. Нет, сперва пусть выйдет миллион, а тогда я… А что тогда?

Андрей Архангельский: Это какой-то другой миллион.

Глеб Павловский: Тогда ты им и не понадобишься – вот в чем дело! Это как бы уже не просто пораженческая политика, а передача своей работы другим. И тогда на твое место выходит Тесак со своей повесткой. И тогда ты осуждаешь, у тебя есть занятие. Ты осудил Сталина, ты осудил Тесака, националистов. Навальный тоже делал что-то не то, надо порыться, что у него было: пять лет назад он вообще-то был в “Яблоке”, бывал замечен с националистами.

Все это исходная зрительская позиция. Конечно, вопрос об этике встает немедленно, как только ты делаешь первый реальный шаг. Что ты делаешь? Ты применяешь насилие, призываешь к насилию или не призываешь к насилию.

Андрей Архангельский: Призываешь отказаться от него.

Глеб Павловский: Препятствуешь ему.

Путинизм – это, прежде всего, антиэтика, антисистема

Сергей Медведев: Здесь действительно какое-то очень большое позитивное ядро – не ядро негативизма, не ядро оппозиционного движения, а ядро некоей программы для возрождения России. Ведь путинизм – это, прежде всего, антиэтика, антисистема. Это его главное содержание.

Андрей Архангельский: Наше счастье заключается в том, что, на мой взгляд, мы совпали с глобальным историческим процессом этизации политики. Ретроспективно окинем взглядом конец 90-х, сытые 2000-е годы: казалось, что политика умерла, превратилась в техническую вещь. Говорить о разнице между правыми и левыми партиями в Европе фактически уже не приходилось. Политика превращалась в маркетинг.

И вдруг случилось нечто неожиданное – появился еще один злобный актор, появилась угроза национализма. Угроза коллективной Ле Пен возникла на горизонте в Европе почти одновременно, как реакция на мигрантов, как реакция на “другое” в философском смысле.

И вот здесь, как контроверза этой угрозе национализма, политика внезапно стала приобретать именно этические черты. Что такое – “welcome, мигранты”? Что такое – “welcome, беженцы”? Это ведь сугубо этическое, человеческое действие. Конфликт опять проходит по способности совершать человечные поступки – это сострадание и так далее, независимо, понимает даже это мигрант это или нет. Мы это делаем для себя, а не для них, а это уже сугубо этическая позиция.

Почему позиция Ангелы Меркель так раздражает наших пропагандистов? Потому что в основе своей это этический поступок. Она поступает вопреки политическим выгодам, вопреки себе. Они сами риторически вопрошают: “А что же она думает?! Люди за нее проголосуют после этого?” Какая-то часть людей – да, потому что они разделяют эти этические термины.

Мы отставали на период, на порядок, и вдруг история уравняла, обнулила результат

И, собственно говоря, конфликт политический превратился в конфликт этический. Мы это наблюдаем в ситуации с Трампом, в ситуации во Франции, в Англии, в Германии. Этика стала политикой, или политика превратилась в этику? И это для нас, которые всегда были сбоку от мировой истории, гениальный шанс. Мы опять сравняли счет. Мы отставали на период, на порядок, и вдруг история уравняла, обнулила результат. Мы опять в этом смысле оказались на одной волне, в одном ритме с миром.

Сергей Медведев: Неожиданно в эти дни в центре политики оказывается этический вопрос – вопрос о Сталине. Согласно опросу “Левада-центра”, Сталин – величайший исторический деятель. 38%, правда, против (пять лет назад было 42%), но тем не менее. Как вокруг этого строить этическую позицию, этическую политику?

Глеб Павловский: Признаться, я не вижу в этом большой проблемы, потому что для меня это артефакт. Это сознательное разрушение любого ответственного, сколь-либо квалифицированного высказывания и об обществе, и о русской истории, и о нашем прошлом, которое проводится через массмедиа, и корреляция между этими мнениями и политикой массмедиа, которая последовательно уничтожает институт репутации в принципе, как таковой. Она высмеивает его. Репутацией пользуется один человек, все остальные вне этого критерия. Тогда Сталин (это было не в первый раз, это было и в Советском Союзе) располагает двойным потенциалом – к архаическим и советским образам всей этой энергетики добавляется некая оппозиционность, с которой советский шофер вешал его портретик на лобовое стекло: дескать, знайте, суки, я не ваш. Суки были в Кремле. Это как бы одновременно и жест ультралояльности, и жест оппозиционности. Это очень удобно.

Это проходит, когда людей выводят из искусственного транса. Ведь в этом трансе участвуют не только массмедиа, но и социологи, которые иногда просто задают форматирующие вопросы, а иногда – невольно скорректированные под существующие в массмедиа. Отношение к Сталину, вся эта линейка великих людей, которая там присутствует, сама по себе является провоцирующей. Эта цифра не отражает реальной готовности людей жить и мыслить в сталинской матрице, а тем более быть активом такой политики.

Андрей Архангельский: Я думаю, что сейчас этот Сталин точно так же является языком сигналов. Вот как путинская власть приучила всех к тому, что она не разговаривает с людьми, а посылает сигналы, которые нужно считывать, точно так же этот Сталин или, я бы сказал, язык Сталина, дискурс Сталина посылает сигнал власти.

Сергей Медведев: О чем?

Андрей Архангельский: Страшно сказать, но это ровно тот же сигнал, который посылали дальнобойщики в 70-х. Они говорят, что предпочли бы голое сталинское насилие даже по отношению к самим себе вот этому вашему либеральничанью. Они понимают насилие как единственный способ управления – в том числе и страной, и ими самими. Это взывание о насилии: “Совершите над нами насилие!”

Глеб Павловский: Это взывание к насильственной норме. Они приписывают Сталину и сталинскому насилию запрос на нормализацию.

Андрей Архангельский: “С нами по-другому нельзя”.

Глеб Павловский: Они требуют жестокой справедливости.

Сергей Медведев: Декриминализация побоев из той же серии (а это, кстати, поддерживает большинство населения), пытки в полиции…

Насилие было всегда и везде, и Сталин является символом этого насилия

Андрей Архангельский: Условно говоря, интеллектуальная часть сталинизма внушает нам, что насилие – это нормально. Насилие было всегда и везде, и Сталин является символом этого насилия.

Сергей Медведев: Очень хорошо, что мы вышли на тему Сталина, на тему нормализации насилия, потому что это возвращает нас к тому этическому ядру интеллигенции и к той этической политике, которая необходима России сейчас, в 2017 году, как некая веревочка, за которую, как за волосы, можно вытянуть себя из той трясины, в которой мы все оказались. Это снова возвращает нас к идее об этической роли, о фигуре интеллигента, которая, видимо, по-прежнему, остается субъектом российского исторического процесса.

Кто такой интеллектуал и какую роль должен выполнять

Ингалят

Введение

1. Кто такой интеллектуал?

2. Какой должна быть роль интеллектуалов в обществе?
2.1 Должны ли интеллектуалы создавать утопии?
2.2 Роль интеллигенции в тоталитарных, посттоталитарных и демократических обществах
2.2.1 Роль интеллигенции в тоталитарных обществах
2. 2.2 Роль интеллигенции в посттоталитарных обществах
2.2.3 Роль интеллигенции в демократических обществах

3. Заключение

Введение

Попытка определить, кто такой интеллектуал, порождает общую невозможность дать «правильное» определение. Поскольку формулировка определения зависит от контекста, тематического поля, не существует универсально действительного определения, невозможно сформулировать объективный «прототип» интеллектуала. Исследуя интеллектуалов в контексте тоталитарных, посттоталитарных и демократических обществ, я проанализирую их выдающуюся роль в этих трех типах режимов.Спрашивая «какой должна быть роль интеллектуалов в обществе?», Этот вопрос входит в нормативное поле.

В ходе программы мы столкнулись с несколькими научными подходами, которые по-разному определяют интеллектуалов, каждый из которых основан на соответствующем фокусе. Согласно гуманистической точке зрения, каждый является интеллектуалом, хотя он / она может не выполнять функции интеллектуала (Фуко, 1994). Интеллигентный подход подчеркивает роль образования, тогда как марксистское определение сосредотачивается на отношении к средствам производства: интеллектуалы производят культуру и, следовательно, противостоят производству товаров.

Ввиду этого разнообразия мой подход основан на представлении Макса Вебера об идеальном типе : функционирование как модель, определение включает несколько форм реализации; однако возможные отклонения от идеального типа не приводят к тому, что идеальный тип определяется неправильно или неадекватно, потому что он не претендует на то, чтобы быть подлинной картиной реальности, а скорее представляет собой абстрактную модель, состоящую из преувеличенных характеристик.

1. Кто такой интеллектуал?

На этой основе и вдохновленный подходом Саксонберга и Томпсона (2002), определяющими элементами моего определения интеллектуалов являются следующие: Интеллектуалы – это те образованные люди (с институциональным или самодидактическим образованием), которые по-разному и в разной степени вносят свой вклад в производство. и развитие культурных ценностей – в форме речи, книг, музыки, картин или скульптур.Интеллектуалы могут быть писателями, музыкантами, художниками, философами, социологами, священнослужителями и т. Д., Чьи экспертные знания и исключительная способность к критическому мышлению подтверждают их статус меньшинства. Они отличаются от сферы материального производства, которую составляют рабочие. Это различие основано на том факте, что интеллектуалы вели себя иначе по сравнению с рабочими во времена социальных преобразований, как, например, польские восстания в 1968 году (там же). Поскольку интеллигентный подход, сосредоточенный в первую очередь на образовании, также включал бы лидеров общества в группу интеллектуалов, это определение было бы неуместным по аналитическим причинам.Это также справедливо и для гуманистического подхода – утверждение, что каждый является интеллектуалом, было бы бессмысленным из-за его широты.

2. Какой должна быть роль интеллектуалов в обществе?

2.

1 Должны ли интеллектуалы создавать утопии?

Тесно связана с определением интеллектуалов роль, которую они должны принимать в обществе. Вообще говоря, интеллектуалы должны иметь рефлексивный взгляд на общество. Если предположить, что идеи создают интеллектуалы, эти идеи могут иметь критический характер и вызывать изменения.Одной из форм интеллектуального вклада является утопизм, который «проявляется как страстное сомнение, даже отказ от настоящего в пользу завтрашнего или завтрашнего дня» (Donskis 2000: 49). Что касается ХХ века как «эпохи полностью осуществленных утопий» (там же: 33), его ужасы разочаровывают утопическое мышление – они предупреждают о его опасностях в свете тоталитаризма и связанного с ним насилия. Что касается мрачной истории воплощенных в жизнь утопий, можно спросить, должны ли интеллектуалы по-прежнему писать утопии или же их задачей должно быть спасение человечества от дальнейшего вреда утопических обществ (там же.)? Поппер (1961) критикует мыслителей-утопистов за их целостный образ мышления, который выражается в предположении, что целые общества можно изменить, и эти утопии претворяются в жизнь, служа крупномасштабными экспериментами. Поппер (1961) придерживается антиутопической точки зрения; напротив, он подчеркивает невозможность комплексных социальных изменений и, следовательно, полагается на пошаговый подход, включая метод проб и ошибок. Энгельс (1880/1984), отличающийся от утопизма, тем не менее может быть охарактеризован как мыслитель-утопист – в отношении его детальной и софистически разработанной программы.

[…]

Пять поясов интеллектуальности

Получение объективных определений – первый шаг к интеллектуальной честности. Применение этих определений к жизни – вот что определяет величие.

Вы интеллектуал?

Прежде чем вы начнете рыться в коробках на чердаке в поисках своего школьного IQ-теста, попробуйте задать другой вопрос:

Можете ли вы дать определение термину «интеллектуал»?

Интеллектуальный не является синонимом интеллектуального.Интеллигент – это тот, кто ведет себя по жизни головой, а не сердцем. IQ не имеет отношения к интеллекту. (Уф! Не надо запылять руки!)

Быть интеллектуалом

Почему интеллектуальность так важна для успешной жизни?

Ваша машина в последнее время не работает, поэтому вы отнесете ее механику. Он ощупывает капот вашего автомобиля и заявляет, что ему нужен новый карбюратор.

Вы спросите: «Откуда вы знаете, что мне нужен новый карбюратор?»

“Простой.Я кладу руки на капот машины и чувствую, что машине нужен новый карбюратор ».

Достаточно ли «чувств» механика, чтобы заставить вас потратить 300 долларов? Я в этом сомневаюсь. Вам нужны факты, а не чувства.

Вам нужны факты, а не чувства.

По иронии судьбы, когда дело доходит до более серьезных жизненных проблем, люди часто следуют за своими эмоциями, а не своим разумом – даже при том, что чувства имеют тенденцию затуманивать наше восприятие реальности.

Так что нам с этим делать? В карате пояса разного цвета обозначают уровни подготовки. В иудаизме также есть пять поясов, представляющих пять уровней интеллектуальной утонченности.

Белый пояс: получить определения

Вы не можете начать интеллектуальный процесс, если у вас нет определения.

“Ты что, бафофстик?”

“Что это?”

“Просто ответь на вопрос: ты бафофстик или нет?”

«Я не понимаю, о чем вы говорите».

Пока у вас нет объективного определения, вы не можете сформировать разумное мнение.

“Ты хороший человек?”

«Да, я чувствую, что я хороший человек».

Чтобы правильно ответить на этот вопрос, сначала нужно дать определение термину «хороший человек». Когда у вас есть объективное определение, вы можете определить, соответствуете ли вы этому определению. Отсутствие правильного определения не только глупо, но и может быть опасно. Многие люди пожертвовали своими жизнями за дела, которые, по их мнению, были хорошими. Предположительно, даже у Гитлера была цель «делать добро» – избавить мир от «еврейских паразитов».Но где-то что-то пошло не так.

Если вы действительно хотите быть хорошим человеком, вам нужно больше, чем просто чувства.

Если вы действительно хотите быть хорошим человеком, вам нужно больше, чем просто чувства, чтобы определить, достигаете ли вы своей цели. Вам понадобится четкий способ его измерения.

Игра “Я-ты-он”

В иудаизме существует концепция, называемая «Игра Я-Ты-Он». Он основан на предпосылке, что когда мы говорим о себе, мы рисуем наилучшую возможную картину.Когда мы с кем-то не согласны, но не хотим оскорблять его лицо, мы рисуем его в серый цвет. А когда мы говорим о ком-то, кого нет рядом, чтобы защитить себя, мы раскрашиваем его в черный цвет. “Я белый. «Ты» серый. «Он» черный.

Вы пассажир в машине, несущейся со скоростью 90 миль в час по извилистой горной дороге. Взявшись за приборную панель в страхе за свою жизнь, вы поворачиваетесь к водителю и спрашиваете: «Разве вы не безрассудны?»

«Я? О нет, я храбрый. Я ничего не боюсь!»

Если вам посчастливилось выбраться живым и рассказать об этом, вы скажете: «Этот парень безрассудный идиот!»

Водитель называет себя «храбрым».«В лицо вы называете его« безрассудным ». Для третьих лиц он« безрассудный идиот ». Кто из них на самом деле?

Работая над объективными определениями, мы можем оценить ситуацию, не вмешиваясь в личные чувства:

храбрый : берет на себя необходимый риск для стоящей цели
(например, бросается в горящее здание, чтобы спасти детей, которые оказались в ловушке)

безрассудно : идет на ненужный риск, но с благородной целью
(например, спешит спасти детей) детей, но без защитного снаряжения)

безрассудный идиот: идет на ненужный риск без всякой цели
(например.грамм. торопится посмотреть, как падают балки)

Теперь вернемся к машине со скоростью 90 миль в час. Вы поворачиваетесь к водителю и говорите: «Почему мы рискуем жизнью? В чем смысл?»

Водителю придется согласиться, что он безрассудный идиот.

Это интеллигент. Руководить головой, а не путаться в жизни, основываясь только на чувствах. В противном случае вы всегда будете застрять на уровне: «Я храбрый, он безрассудный идиот».

Оранжевый пояс: применение определений

Однажды, гуляя по лесу, король замечает, что на многих деревьях есть стрела, пронзающая центр нарисованных бычьих глаз.Итак, король приказывает поисковой группе найти этого талантливого лучника – и они обнаруживают, что это 10-летний мальчик!

Король просит представления, и мальчик охотно соглашается. Он берет стрелу и запускает ее в дерево. Затем он берет кисть и мастерски рисует цель вокруг стрелки.

Одно дело – иметь определения. Другое дело их использовать!

Не применять определения – это все равно, что стрелять стрелой и затем закрашивать цель. У нас есть интеллектуальное определение, но мы не согласовываем его с тем, что говорим.Мы просто предполагаем, что то, что мы чувствуем, «попадает в цель».

«Оранжевый пояс» Интеллектуал не только имеет определения, но и сосредотачивается на них, чтобы узнать, насколько он на (или вне) цели, прежде чем выпустить стрелу.

Красный пояс: разум направляет чувства

Он появляется на каждой рекламе сигарет в журналах, на каждом колоссальном рекламном щите прямо под дымящейся привлекательной парой и на обертке каждой пачки сигарет: Главный хирург определил, что курение сигарет опасно для здоровья.

Так почему миллионы курильщиков? Может быть, они не знают о риске рака легких и сердечных заболеваний, вызванных курением ?!

Мысли и идеи должны влиять на то, как вы действуете.

Желание закурить затемняет реальность. «Я знаю, что это вредно, но мне все равно хочется курить». Интеллектуальное понимание не контролирует чувства, и поэтому в конце концов практическое знание уступает место чувствам.

Иногда требуется большая доза реальности – например, сердечный приступ – чтобы привести чувства в соответствие с пониманием… и, наконец, бросить курить.

Чтобы иметь красный пояс Интеллектуал, мысли и идеи должны влиять на то, как вы действуете. Другими словами, курение должно стать тем, чем он «не хочет» заниматься.

Если ваше восприятие говорит “верно”, тогда вложите это в свои чувства.

Коричневый пояс: используйте свой разум для планирования своей жизни

Ваш разум – это фонарик, который выведет вас из тьмы в реальность. Жить только чувствами – значит выключить свет и пробираться сквозь тьму ощупью.

Используя свой разум, чтобы пролить свет на важные вопросы, вы создаете более эффективный образ жизни:

Каковы мои цели в жизни?

Чего я хочу добиться?

Для чего я живу?

Осознавайте все, что вы делаете.

Когда вы с детьми дома с работы, спросите себя: Почему я здесь? Я дома, чтобы избежать давления в офисе и превратиться в бездельника, или я хочу проводить время со своими детьми и давать им понять, как сильно я их люблю?

Будьте активны, а не реагируйте. Четкое определение приоритетов – это только первый шаг. Заранее спланируйте, что вы собираетесь делать, как и почему. Затем, когда день закончился, оцените и внесите улучшения на следующий день.

Ваш разум – это фонарик, который выведет вас из тьмы в реальность.

Внимательно исследуйте свою жизнь, постоянно выделяя и работая над областями, которые нуждаются в улучшении. Наши мудрецы говорят: «Если вы видите, что мудрый человек – настоящий интеллектуал – совершает ошибку ночью, не думайте о нем плохо утром, потому что он наверняка исправил свою ошибку.«

Коричневый пояс Интеллигент использует свой разум, чтобы планировать и следить за тем, чтобы он жил по плану.

Черный пояс: живи с трансцендентальным

Интеллектуал самого высокого уровня использует свой разум, чтобы жить в высшей реальности: реальности существования Бога. Он усовершенствовал свое понимание того, что Бог всегда наблюдает, помогает и наставляет. Интеллектуал черного пояса всегда спрашивает себя: какое послание Всемогущий передает через это событие?

Сначала исследуйте доказательства и определите, что Бог здесь. Затем постарайтесь стать единым с Ним. Ходите с Богом. Поделитесь Его силой. Да прибудет с тобой сила.

Авторские права © 1995-2021 Aish.com, https://www.aish.com.
Aish.com является некоммерческой организацией и нуждается в вашей поддержке. Сделайте пожертвование по адресу: aish.com/donate,
или отправьте чек по адресу: Aish.com c / o The Jerusalem Aish HaTorah Fund PO Box 1259 Lakewood, NJ 08701.

John Stuart Mill: On Instruction, Intellectual Dev

John Стюарт Милль: об обучении, интеллектуальном развитии и дисциплинированном обучении

Ученик, от которого никогда не требуют ничего, чего он не может сделать, никогда не делает все, что может.
~ Джон Стюарт Милль

Джон Стюарт Милль родился в Лондоне в 1806 году, получил образование у своего отца, Джеймса Милля, одного из ведущих сторонников радикализма. Джон Стюарт Милль, во многом благодаря добросовестному и внимательному наставлению своего отца, стал одним из наиболее широко признанных авторитетов в области утилитаризма. ² Его самые известные работы: О свободе, Представительное правительство, утилитаризм и Подчинение женщин .

В середине 1850-х годов Милль написал свою автобиографию, и в ней мы находим замечательную историю об отце, посвятившем себя интеллектуальному развитию своего сына, о чем свидетельствуют методы, которые он использовал, чтобы обучать, направлять и направлять Джона Стюарта Милля. на еще более глубокие уровни понимания, понимания и знаний.

В этой статье подробно описаны наиболее известные методы обучения, которые использовал отец Милля. Джеймс Милл тщательно разработал индивидуальный подход к обучению с упором на развитие способностей, черт и предрасположенностей критического мышления.

Хотя многому можно научиться из работ великих мыслителей, мы редко находим документацию по методам , используемым для развития ума мыслителя. И еще реже мы находим …

Чтобы прочитать статью полностью, присоединяйтесь к Сообществу Центра критического мышления в Интернете; вы найдете эту статью в библиотеках.

Центр критического мышления Интернет-сообщество – это ведущее в мире онлайн-сообщество, посвященное обучению и развитию критического мышления. Эта интерактивная обучающая платформа, включающая крупнейшую в мире библиотеку статей, видео и книг, посвященных критическому мышлению, а также учебные мероприятия, учебные группы и компонент социальных сетей, незаменима для всех, кто стремится развиваться как эффективный мыслитель в классе, в профессии, в бизнесе и правительстве, и на протяжении всей личной жизни.

Присоединяйтесь к сообществу и изучите явные инструменты критического мышления.

{“id”: “1494”, “title”: “Джон Стюарт Милль: об обучении, интеллектуальном развитии и дисциплинированном обучении”, “author”: “Линда Элдер”, “content”: “< blockquote> Ученик, от которого никогда ничего не требуют, чего он не может сделать, никогда не делает все, что может.
~ Джон Стюарт Милль

\ r \ n

Джон Стюарт Милль, родившийся в Лондоне в 1806 году, получил образование у своего отца, Джеймса Милля, ведущего сторонника радикализма. Джон Стюарт Милль, во многом благодаря сознательному и внимательному наставлению своего отца, стал одним из наиболее широко признанных авторитетов в области утилитаризма. ² Его самые известные работы включают О свободе, представительном правительстве, утилитаризме и Подчинение женщин .

В середине 1850-х годов Милль написал свою автобиографию, и в ней мы находим замечательную историю об отце, посвятившем себя интеллектуальному развитию своего сына, о чем свидетельствуют методы, которые он использовал для обучения , направлять и направлять Джона Стюарта Милля на еще более глубокие уровни понимания, понимания и знаний.

В этой статье подробно описаны наиболее известные методы обучения, которые использовал отец Милля. Джеймс Милл тщательно разработал индивидуальный подход к обучению, уделяя особое внимание развитию способностей, качеств и наклонностей критического мышления.

Хотя многому можно научиться из работ великих мыслителей, мы редко делаем это. найдите документацию по методам , используемым для развития ума мыслителя. И еще реже находим…

\ r \ n

Чтобы прочитать статью полностью, присоединитесь к & nbsp; Интернет-центр сообщества критического мышления ; вы найдете эту статью в библиотеках.

\ r \ n

Сообщество центра критического мышления в Интернете – это ведущее в мире онлайн-сообщество, посвященное обучению и развитию критического мышления. С крупнейшей в мире библиотекой статей, видео и книг по критическому мышлению Эта интерактивная обучающая платформа, а также учебные мероприятия, учебные группы и компонент социальных сетей важна для всех, кто стремится развиваться как эффективный мыслитель в классе, в профессиях, в бизнесе и правительстве, а также на протяжении всей личной жизни. & nbsp;

\ r \ n

Присоединяйтесь к сообществу и изучите явные инструменты критического мышления.

“, “public_access”: “1”, “public_downloads”: “1”, “sku”: “”, “files”: [{“id”: “121”, “filename”: “John_Stuart_Mill_Instruction. pdf”, “realfilename”: “John_Stuart_Mill_Instruction.pdf”, “title”: “John_Stuart_Mill_Instruction.pdf” , “заказ”: 1}], “изображения”: []}

Ежемесячный обзор | Приверженность интеллектуалов

Профессор экономики Стэнфордского университета и частый автор этих страниц, Пол Баран является автором книги MR Press « Политическая экономия роста » и недавних брошюр « Размышления о Кубе». Revolution и Марксизм и психоанализ .

Что такое интеллектуал? Казалось бы, наиболее очевидным ответом будет: человек, работающий со своим интеллектом, полагаясь за свои средства к существованию (или, если ему не нужно беспокоиться о таких вещах, ради удовлетворения своих интересов), на свой мозг, а не на свои мускулы. Несмотря на то, что это простое и понятное определение, как правило, считается совершенно неадекватным. Подходящий всем, кто не занимается физическим трудом, явно не соответствует общепринятому пониманию термина «интеллектуальный».Действительно, появление таких выражений, как «длинноволосый профессор» и «яйцеголовый» предполагает, что где-то в общественном сознании существует иное понятие, охватывающее определенную категорию людей, которые составляют более узкий слой, чем те, которые «работают своим мозгом». ”

Это не просто терминологическая придирка. Существование этих двух различных концепций скорее отражает реальное социальное состояние, понимание которого может увести нас в долгий путь к лучшему пониманию места и функции интеллектуала в обществе.Первое определение, каким бы широким оно ни было, точно применимо к большой группе людей, составляющих важную часть общества: индивидуумам, работающим с умом, а не с помощью мускулов, живущим за счет своего ума, а не рук. Назовем этих людей работниками интеллекта. Это бизнесмены и врачи, руководители корпораций и поставщики «культуры», биржевые маклеры и профессора университетов. В этой совокупности нет ничего оскорбительного, как и в понятии «все американцы» или «все люди, которые курят трубку».«Постоянное увеличение этой группы интеллектуалов представляет собой один из самых впечатляющих результатов исторического развития на сегодняшний день. Он отражает критически важный аспект общественного разделения труда, начиная с ранней кристаллизации профессионального духовенства и достигая своего апогея в условиях развитого капитализма – отделение умственной деятельности от ручной, белых воротничков от синих воротничков.

И причины, и следствия этого разделения сложны и всеобъемлющи.Это разделение, сделанное возможным благодаря непрерывному росту производительности и в значительной степени способствующему этому, стало в то же время одним из основных аспектов прогрессирующего распада личности, того, что Маркс называл «отчуждением человека от самого себя». ” Это отчуждение выражается не только в разрушающем и искажающем воздействии этого разделения на гармоничное развитие и рост человека – эффект, который не смягчается, но подчеркивается тем, что работники интеллекта получают некоторые «упражнения», а работники физического труда время от времени принимают участие. «культуры» – но также и в радикальной поляризации общества на два исключительных и почти не связанных друг с другом лагеря.Эта поляризация, преодолевая антагонизм между социальными классами , порождает густой идеологический туман, скрывающий подлинные вызовы, стоящие перед обществом, и порождает такие же ложные и разрушительные проблемы, как те, которые возникают из расовых предрассудков или религиозных суеверий. Все работники интеллектуального труда имеют один очевидный общий интерес: не быть сведенными к более обременительным, менее оплачиваемым и – поскольку они устанавливают нормы респектабельности – менее уважаемому ручному труду.Руководствуясь этим интересом, они склонны гипостазировать свою позицию, преувеличивать сложность своей работы и сложность требуемых для нее навыков, преувеличивать важность формального образования, ученых степеней и т. Д. И в стремлении защитить свои В этом положении они выступают против физического труда, идентифицируют себя с работниками интеллекта, которые составляют правящий класс, и встают на сторону социального порядка, который привел к их статусу и который создал и защитил их привилегии.

Таким образом, при капитализме работник интеллекта обычно является верным слугой, агентом, чиновником и выразителем капиталистической системы. Обычно он принимает существующий порядок вещей как должное и ставит под сомнение сложившееся положение дел исключительно в пределах ограниченной области своей непосредственной озабоченности. Эта озабоченность связана с работой. Он может не удовлетворяться уровнем затрат на фабрике, которой он владеет, управляет или на которой он работает, и может стремиться их снизить.Ему могут дать задание «продать» общественное мнение о новом мыле или новом политическом кандидате, и он будет внимательно, с научной точки зрения, выполнять свое задание. Он может не довольствоваться текущими знаниями о структуре атома и, следовательно, посвятит колоссальную энергию и талант поиску путей и средств его расширения. У кого-то может возникнуть соблазн назвать его специалистом , но это легко может быть неправильно понято. Как президент корпорации он может принимать важные решения, влияющие на национальную экономику, а также на рабочие места и жизнь тысяч людей.Как важный правительственный чиновник, он может сильно влиять на ход мировых дел. А как глава крупного фонда или научной организации он может определять направление и методы исследований большого количества ученых в течение длительного периода времени. Все это явно не то, что подразумевается под термином «техник», который обычно обозначает людей, чья задача не в формулировании политики, а в ее выполнении, не в постановке целей, а в разработке средств их реализации, а не в обеспечении отличный дизайн, но нужно позаботиться о мелких деталях.И все же определение «техник» ближе к тому, чтобы охватить природу того, что я имею в виду под «работником интеллекта», чем предполагает обычное использование этого слова.

Ибо, повторюсь, цель работы и мышления работников интеллекта – это конкретная выполняемая работа. Это рационализация, овладение и манипулирование любой отраслью реальности, которая его непосредственно интересует. В этом отношении он мало чем отличается, если вообще отличается, от рабочего, который лепит металлические листы, собирает детали двигателя или кладет кирпичи при строительстве стены.Выражаясь отрицательно, работник интеллекта как таковой не обращает внимания на смысл своей работы, ее значение, ее место во всех рамках социальной деятельности. Иными словами, его не интересует отношение той части человеческой деятельности, в которой он работает, к другим сегментам и к целостности исторического процесса. Его «естественный» девиз – заниматься своим делом и, если он добросовестен и амбициозен, быть в нем максимально эффективным и успешным.В остальном позвольте другим заниматься своими делами, какими бы они ни были. Привыкший мыслить категориями подготовки, опыта и компетентности, интеллектуальный работник считает решение проблем этой совокупности одной из многих специальностей. Для него это «поле» философов, религиозных деятелей или политиков, даже если «культура» или «ценности» являются делом поэтов, художников и мудрецов.

Не то чтобы каждый интеллектуал явно формулирует и сознательно придерживается этой точки зрения.И все же у него, можно сказать, почти есть инстинктивная близость к теориям, которые включают и рационализируют его. Одна из них – это освященная веками и хорошо известная концепция мира Адама Смита, в которой каждый, возделывая свой собственный сад, вносит наибольший вклад в процветание всех садов. В свете этой философии забота о целом выходит из центра озабоченности индивидов и затрагивает его, если вообще влияет, лишь незначительно, то есть в его качестве гражданина. И сила и влияние этой философии проистекают из очень важной истины, которую она передает: при капитализме целое противостоит человеку как всепоглощающий объективированный процесс, иррационально движимый неясными силами, которые он не способен понять, не говоря уже о влиянии.

Другая теория, которая отражает состояние и удовлетворяет потребности интеллектуального работника, – это идея отделения средств от целей, разрыва между наукой и техникой, с одной стороны, и формулирования целей и ценностей, с другой. Эту позицию, происхождение которой, по крайней мере, столь же отличительно, как и у Адама Смита, было уместно упомянуто К. Снег как «способ заключить контракт». По словам Сноуза, «те, кто хочет заключить контракт, говорят, что мы производим инструменты ». мы останавливаемся на этом. Вам, остальному миру, политикам, решать, как используются эти инструменты. Инструменты могут использоваться для целей, которые большинство из нас сочли бы плохими. Если так, то нам очень жаль. Но как ученых это не касается нас ». И то, что относится к ученым, в равной степени применимо ко всем остальным работникам интеллекта.

Излишне говорить, что «заключение контракта» на практике приводит к тому же самому отношению, что и смитианское «ведение собственного дела», это действительно не что иное, как другое название для этого.И на это отношение по существу не влияет ныне общепризнанная склонность доверять правительству, а не принципам laissez faire , заменять невидимую руку Бога более очевидной, хотя отнюдь не обязательно более благотворной рукой капиталиста. государственный. Результат тот же: забота о целом становится неуместной для индивидуума, и, оставляя эту заботу другим, он принимает существующую структуру целого как данность и соглашается с преобладающими критериями рациональности, доминирующим ценностям, а также социально обусловленным критериям эффективности, достижений и успеха.

Теперь я утверждаю, что именно в отношении вопросов, представленных всем историческим процессом , мы должны искать решающий водораздел, отделяющий работников интеллекта от интеллектуалов. Ибо то, что отличает интеллектуала и отличает его от работников интеллекта, да и от всех остальных, так это то, что его интерес ко всему историческому процессу не является второстепенным интересом, но пронизывает его мысли и существенно влияет на его работу. Конечно, это не означает, что интеллектуал в своей повседневной деятельности занимается изучением всего исторического развития.Это было бы очевидной невозможностью. Но на самом деле это означает, что интеллектуал систематически пытается связать любую конкретную область, в которой он работает, с другими аспектами человеческого существования. В самом деле, именно эта попытка связать вещи, которые для интеллектуальных работников, работающих в рамках капиталистических институтов и пропитанных буржуазной идеологией и культурой, неизбежно кажутся лежащими в строго отдельных отсеках знаний общества и труда общества. стремление к соединению, которое составляет одну из выдающихся характеристик интеллектуалов.И точно так же это усилие определяет одну из основных функций интеллектуалов в обществе: служить символом и напоминанием того фундаментального факта, что кажущиеся автономными, несопоставимые и несвязанные кусочки общественного существования при капитализме – литература, искусство, политика, экономический порядок, наука, культурное и психическое состояние людей – все это можно понять (и повлиять на него) только в том случае, если они четко визуализируются как части всеобъемлющей целостности исторического процесса.

Этот принцип «истина есть целое» – если использовать выражение Гегеля – несет с собой, в свою очередь, неизбежную необходимость отказа принять как данное или рассматривать как неуязвимую для анализа любую отдельную часть целого. Независимо от того, касается ли расследование безработицы в одной стране, отсталости и убожества в другой, текущего состояния образования или развития науки в другое время, ни один набор условий, преобладающих в обществе, не может считаться само собой разумеющимся, никакие считаться «экстерриториальным».«И совершенно недопустимо воздерживаться от раскрытия сложных отношений между любым явлением, о котором идет речь, и тем, что, несомненно, является центральным ядром исторического процесса: динамикой и эволюцией самого социального порядка.

Еще важнее осознать последствия практики, усердно культивируемой буржуазными идеологами, когда люди считают так называемые «ценности», лежащие вне поля зрения науки. Ибо эти «ценности» и «этические суждения», которые для работников интеллекта являются неприкосновенными данными, не падают с небес.Сами они представляют собой важные аспекты и результаты исторического процесса, и их нужно не просто принимать во внимание, но и исследовать с точки зрения их происхождения и той роли, которую они играют в историческом развитии. Фактически, дефетишизация «ценностей», «этических суждений» и т.п., выявление социальных, экономических, психических причин их появления, изменения и исчезновения, а также выявление конкретных интересов, которым они служат в любой конкретный момент представляют собой величайший индивидуальный вклад, который интеллектуал может внести в дело человеческого прогресса.

И здесь возникает еще одна проблема. Интерпретируя свою функцию как применение наиболее эффективных средств для достижения определенных целей, работники интеллекта агностически относятся к самим целям. В качестве специалистов, менеджеров и технических специалистов они считают, что не имеют никакого отношения к формулированию целей; они также не чувствуют себя вправе выразить предпочтение одной цели перед другой. Как упоминалось выше, они признают, что у них могут быть некоторые пристрастия как граждане, и их пристрастия имеют значение не больше и не меньше, чем у других граждан.Но как ученые, эксперты, ученые они не хотят поддерживать то или иное из этих «оценочных суждений». Должно быть совершенно ясно, что такое отречение на практике равносильно одобрению статус-кво , протягивает руку помощи тем, кто стремится воспрепятствовать любому изменению существующего порядка вещей в пользу лучшего. Именно этот «этический нейтралитет» побудил многих экономистов, социологов и антропологов заявить, что qua Ученый, он не может выразить никакого мнения о том, лучше или хуже для людей слаборазвитых стран вступить на путь экономического развития. рост; и именно во имя того же «этического нейтралитета» выдающиеся ученые посвятили свою энергию и таланты изобретению и совершенствованию средств бактериологической войны.

Но здесь можно возразить, что я попрошайничаю вопрос, что проблема возникает именно из-за невозможности вывести с помощью одних только доказательств и логики любые утверждения о том, что хорошо или что плохо, или что способствует, скорее, чем препятствует человеческому благополучию. Какой бы силой ни был этот аргумент, на самом деле он не имеет значения. Можно легко согласиться с тем, что нет возможности прийти к суждению о том, что хорошо или плохо для человеческого развития, которое было бы абсолютно , независимо от времени и пространства.Но такое абсолютное суждение , универсально применимое суждение можно назвать ложной мишенью, а упор на его незаменимость является одним из аспектов реакционной идеологии. Истина состоит в том, что то, что представляет собой возможность для человеческого прогресса, для улучшения участи людей, а также то, что способствует ее реализации, различается в ходе истории от одного периода к другому и от одной части мира. другому. Вопросы, в отношении которых требуются суждения, никогда не были абстрактными, спекулятивными вопросами, касающимися «хорошего» или «плохого» в целом; они всегда были конкретными проблемами, ставшими в повестку дня общества напряженными отношениями, противоречиями и изменяющимися констелляциями исторического процесса.И никогда не было возможности или, если уж на то пошло, необходимости прийти к абсолютно действительным решениям; всегда стоит задача использовать накопленные человечеством мудрость, знания и опыт для достижения максимально возможного приближения к тому, что представляет собой наилучшее решение в преобладающих условиях.

Но если мы будем следовать за «подрядчиками», «этически нейтральными» руководителями их собственного бизнеса, то мы заблокируем именно тот слой общества, который имеет (или должен иметь) наибольшие знания, наиболее всестороннее образование. и величайшая возможность для изучения и усвоения исторического опыта благодаря обеспечению общества такой гуманной ориентации и такого разумного руководства, которое может быть получено на каждом конкретном перекрестке его исторического пути.Если, как недавно заметил один выдающийся экономист, «все возможные мнения имеют значение, не больше и не меньше, чем мое собственное», то каков в действительности вклад, который ученые и работники интеллекта всех мастей готовы и могут внести в благосостояние общества? ? Ответ, что это «ноу-хау» для реализации любых целей, которые может избрать общество, совершенно неудовлетворителен. Ибо должно быть очевидно, что «выборы» в обществе не происходят благодаря чудесам, что общество ведет к некоторым «выборам» идеологией, порожденной социальным порядком, существующим в любой момент времени, и его уговаривают, пугают и заставляют «Выборы» интересов, которые способны уговаривать, запугивать и принуждать.Отказ работников интеллекта от попыток повлиять на исход этих «выборов» далеко не оставляет вакуума в области формирования «ценностей». Он просто оставляет это жизненно важное поле для шарлатанов, мошенников и других, чьи намерения и замыслы не являются гуманными.

Было бы хорошо упомянуть еще один аргумент, выдвинутый некоторыми из наиболее последовательных «этических нейтралистов». Они замечают, иногда запинаясь и краснея, что, в конце концов, ни в коем случае нельзя установить на основании доказательств и логики, что есть какая-то добродетель в гуманности.Почему не следует некоторым людям голодать, если их страдания позволяют другим наслаждаться достатком, свободой и счастьем? Почему нужно стремиться к лучшей жизни для масс вместо того, чтобы заботиться о собственных интересах? Зачем беспокоиться о пресловутом «молоке для готтентотов», если такое беспокойство причиняет себе дискомфорт или неудобства? Разве гуманитарная позиция не является «оценочным суждением», для которого нет логической основы? Около тридцати лет назад мне задали эти вопросы на публичном собрании нацистский студенческий лидер (который в конечном итоге стал видным эсэсовцем и функционером гестапо), и лучший ответ, который я мог придумать, по-прежнему остается лучшим ответом, который я могу подумайте сейчас: содержательное обсуждение человеческих дел может вестись только с людьми; можно тратить время на разговоры со зверем о людях.

Это проблема, в которой интеллектуал не может пойти на компромисс. Разногласия, споры и ожесточенная борьба неизбежны и, по сути, необходимы для выяснения природы и средств реализации условий, необходимых для здоровья, развития и счастья людей. Но приверженность гуманизму, настойчивое утверждение принципа, согласно которому стремление к человеческому прогрессу не требует научного или логического обоснования, составляет то, что можно назвать аксиоматической основой всех значимых интеллектуальных усилий, аксиоматической основой, без принятия которой человек не может ни не считайте себя интеллектуалом.

Хотя труды К. П. Сноу не оставляют сомнений в том, что он безоговорочно согласился бы с этой отправной точкой, похоже, что он полагает, что приверженность интеллектуала по существу сводится к обязательству говорить правду. (Здесь стоит отметить, что также нет никаких доказательств или логических оснований для утверждения о том, что истина должна быть предпочтительнее лжи!) Фактически, основная причина его восхищения учеными – их преданность истине. Ученые, – говорит он в ранее упомянутом обращении, – хотят найти там . Без этого желания нет науки. Это движущая сила всей деятельности. Это заставляет учёного на всех этапах пути проявлять непоколебимое уважение к истине. То есть, если вы собираетесь найти то, что есть , вы не должны обманывать себя или кого-либо еще. Вы не должны лгать себе. На самом грубом уровне вы не должны фальсифицировать свои эксперименты ». (Курсив в оригинале.) И все же, хотя это предписание имеет большое значение для формулирования основных обязательств интеллектуала, оно не решает всей проблемы.Ибо проблема не только в том, рассказывается ли истина, но и в том, что составляет истину в каждом конкретном случае, а также о том, о чем говорится и о том, о чем не сообщается. это важные вопросы, и действуют мощные силы, которые направляют энергию и способности ученых в определенных направлениях и препятствуют или стерилизуют результаты их работы в других. Когда дело доходит до вопросов, связанных со структурой и динамикой общества, проблема приобретает центральное значение.Истинное утверждение о социальном факте может (и, скорее всего, превратится) в ложь, если упомянутый факт вырван из социального целого, неотъемлемой частью которого он является, если факт изолирован от исторического процесса, в котором он встроен. Таким образом, в этой области то, что составляет истину, часто (и это можно безопасно) искать и говорить о вещах, которые не имеют значения, а настойчивое стремление к поиску и провозглашению такой правды становится мощным идеологическим оружием защитников статуса кво. С другой стороны, рассказывать правду о том, что имеет значение , искать правду обо всем и раскрывать социальные и исторические причины и взаимосвязи различных частей целого осуждается как ненаучный и спекулятивный и карается профессиональными дискриминация, социальный остракизм и прямое запугивание.

Таким образом, желание говорить правду – это всего лишь одно из условий, чтобы быть интеллектуалом. Другой – это смелость, готовность вести рациональное исследование, куда бы оно ни привело, предпринять «безжалостную критику всего существующего, безжалостную в том смысле, что критика не уклонится ни от своих собственных выводов, ни от конфликта с властью. .(Маркс) Таким образом, интеллектуал – это, по сути, социальный критик, человек, чьей заботой является выявление, анализ и, таким образом, помощь в преодолении препятствий на пути к достижению лучшего, более гуманного и более рациональный общественный порядок. Как таковой, он становится совестью общества и выразителем тех прогрессивных сил, которые в нем содержатся в любой данный период истории. И как таковой правящий класс неизбежно считает его «нарушителем спокойствия» и «помехой» правящему классу, стремящемуся сохранить статус-кво , , а также работникам интеллекта, которые в лучшем случае обвиняют интеллектуалов в утопичности или метафизике. , в худшем случае – подрывной или крамольной.

Чем более реакционен правящий класс, тем очевиднее становится, что общественный порядок, которым он правит, превратился в препятствие на пути к освобождению человека, тем больше его идеология подчиняется антиинтеллектуализму, иррационализму и суевериям. И по той же причине интеллектуалу становится все труднее противостоять социальному давлению, наложенному на него, не поддаваться господствующей идеологии и не уступать работникам интеллекта удобному и прибыльному подчинению.В таких условиях становится крайне важным и неотложным настаивать на функции и подчеркивать приверженность интеллектуала. Ибо именно в таких условиях на его долю выпадает как обязанность, так и привилегия – спасти от исчезновения традицию гуманизма, разума и прогресса, которые составляют наше самое ценное наследие от всей истории человечества.

Можно сказать, что я отождествляю себя интеллектуалом с героем, что неразумно требовать от людей, чтобы они противостояли всему давлению корыстных интересов и выдерживали все опасности для своего личного благополучия ради собственного благополучия. человеческое развитие.Я согласен, что было бы неразумно требовать это. Я тоже. Из истории мы знаем многих людей, которые были способны даже в самые темные времена и в самых тяжелых условиях превзойти свои частные, эгоистические интересы и подчинить их интересам общества в целом. Для этого всегда требовалось много мужества, цельности и умений. Все, на что можно надеяться сейчас, это то, что наша страна тоже создаст свою «квоту» мужчин и женщин, которые будут защищать честь интеллектуалов от всей ярости доминирующих интересов и от всех атак агностицизма, обскурантизма и бесчеловечность.

Банкноты

1. ↩ Обращение к Американской ассоциации содействия развитию науки в Нью-Йорке 27 декабря 1960 г., как опубликовано в Monthly Review , февраль 1961 г., стр. 507. Курсив в оригинале.
2. ↩ Чтобы избежать возможного недоразумения: работники интеллекта могут быть (и иногда являются) интеллектуалами, а интеллектуалы часто являются работниками интеллекта. Я говорю часто, потому что многие промышленные рабочие, ремесленники или фермеры могут быть (и в некоторых исторических ситуациях часто так и было) интеллектуалом, не будучи работником интеллекта.

Что такое католическая интеллектуальная традиция? // Миссия и служение // Университет Маркетт

Доктор Патрик Кэри

Некоторые, а может быть, и многие в Соединенных Штатах, считают традицию статичной концепцией. Традиция для них – некое фиксированное наследство, которое запрещает изменения и развитие и делает настоящее всегда подчиненным тому, что было дано в прошлом. Это понятие традиции не основано на этом кратком эссе. Как здесь понимается, традиция – это динамичная и диалектическая концепция, которая допускает преемственность, изменение и развитие.В католической интеллектуальной традиции присутствует постоянное содержание, очевидные изменения в различных исторических концептуализациях и приложениях этого содержания к различным историческим периодам и культурам, а также развитие новых идей, которые возникают в результате диалектического взаимодействия этой традиции с новыми достижениями человечества в мире. философия, наука, искусство, политика и популярная культура. Как заметил Джон Кортни Мюррей, С.Дж., католическая интеллектуальная традиция «набирает обороты.”

Тем не менее, говорить о католической интеллектуальной «традиции» было бы неправильно, потому что, как известно хорошим историкам, существует множество католических интеллектуальных традиций, простирающихся от Оригена в третьем веке до Чарльза Тейлора в двадцатом первом. Однако за этими различными интеллектуальными традициями стоит Традиция, утверждающая, что вселенная может быть полностью понятна только в отношении Бога как ее изначального источника и конца. Католические университеты и колледжи были созданы для продолжения и развития интеллектуальной традиции, которая имела теистические предпосылки о Вселенной.Эта предпосылка, которая мотивировала создание, поддержание и развитие католических высших учебных заведений, предполагала лежащее в основе единство вселенной, поскольку она воспринимала Бога как источник и конец всего сущего. В основе этой теистической традиции лежит тайна воплощенного Слова, Иисуса Христа, Который, как провозглашается в Библии, является «путем, истиной и жизнью» (Иоанна 14: 6). Эта окончательная истина придает смысл и цель всем истинам, которые были открыты и продолжают открываться в ходе истории.

Таким образом, католический интеллектуальный взгляд на Вселенную предполагал лежащее в основе единство исследований каждой дисциплины в различных аспектах материального, природного и социального мира. Поскольку католическая интеллектуальная традиция предполагает базовое единство вселенной, она предполагает (в принципе, если не всегда на самом деле) базовое единство различных дисциплин, каждая из которых способствует общему пониманию природы вещей.

На протяжении веков вера в Бога и в Иисуса Христа стимулировала и поддерживала дебаты, дискуссии и построение различных интеллектуальных позиций относительно Бога и отношения Бога к Вселенной, а также постоянное исследование смысла человеческой жизни.Дисциплины современного католического университета, во всем их разнообразии источников, принципов и методов, по крайней мере в принципе, связаны друг с другом, потому что все они имеют дело с реальностью, которая имеет свое основание и предназначение в Боге.

Католическая интеллектуальная традиция, лежащая в основе католического университета, предполагает диалектическую гармонию между верой и разумом. Отношения между верой и разумом динамичны (не статичны), потому что и вера, и разум вовлечены во взаимный поиск и восприятие смысла и истины.Унаследованная интеллектуальная традиция растет по краям за счет включения новых вопросов и разработки новых ответов. В этом процессе традиция развивает свое понимание самой себя, не отвергая того, что предыдущие поколения считали истинным, справедливым, прекрасным и святым. Говоря, что отношения между верой и разумом динамичны и диалектичны, я не описываю, как историк, то, что на самом деле происходит в настоящее время в католическом высшем образовании. Я говорю, что это то, что мотивирует создание и поддержание этих школ, и то, что они считают своей конкретной или отличительной миссией в высшем образовании.Католические университеты не всегда соответствуют этой диалектической гармонии веры и разума, и эта взаимосвязь не всегда очевидна в их заявлениях о миссии или в повседневной деятельности университетов, но идеал реален в намерениях католического высшего образования и должен быть реализован. руководство по всей интеллектуальной деятельности и цели, которую необходимо достичь.

Католический университет – это место диалога веры и разума. В принципе, вера и разум гармоничны, потому что оба имеют свое происхождение и судьбу в Боге.Оба ориентированы на открытие и восприятие истины, хотя и используют разные источники, принципы и методы. Для верующего человека вера, проистекающая из божественного откровения, побуждает разум к поиску понятности того, во что он верит. Разум во многих формах имеет собственное внутреннее стремление к постижимости, к пониманию вселенной и смысла человеческой жизни, а также к исследованию и пониманию того, что вера считает истинным. Эта динамика восприятия и открытия истины и смысла побудила католиков основывать университеты, где тайны мира и человеческой жизни могут быть раскрыты и понятны как студентам, так и преподавателям.

В историческом или эмпирическом порядке гармония между верой и разумом не всегда очевидна; на самом деле между ними периодически возникают конфликты. Такова природа жизни ума и жизни религиозной веры по эту сторону эсхатологической пропасти. Однако конфликты необходимо разрешать диалектически и динамически, и где лучше это делать, чем в католическом университете, где должна быть основная уверенность в том, что примирение может быть достигнуто.Посредством диалога и тщательных тщательных исследований можно обнаружить несоответствия в выражениях веры и / или разума в поисках истины. Соединения веры и разума по эту сторону смерти неизбежно будут несовершенными и неполными. Наряду с апостолом Павлом в университете полезно признать: «Теперь мы видим сквозь стекло темное» (1 Кор. 13:12).

Вера и разум – товарищи-паломники в поисках полноты истины с уверенным признанием того, что существует абсолютная истина, к которой стремится беспокойный ум и сердце.Принятие истины и ее поиск – дополнительные (а не противоречащие друг другу) аспекты пути веры с разумом в католической интеллектуальной традиции.

интеллектуальных добродетелей

интеллектуальных добродетелей

АРИСТОТЕЛЬ ОБ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОМ
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ

См. Второй раздел ниже, где содержится последний обзор Гиера
интеллектуальные добродетели

“Фронезис не имеет власти над софией или над большей частью
наша душа “(1145a8-9), но sophia ” не будет изучать ничего из того, что
сделай мужчину счастливым »(1143b119).

Относительно того, являются ли интеллектуальные добродетели «естественными»
(данное природой) Аристотель действительно говорит, что, за исключением теоретической мудрости ( софия ),
интеллектуальные добродетели – это «природные дары», и «мы действительно думаем, что
у мужчин есть здравый смысл ( гном ), понимание ( синезис ) и интеллект ( ноус )
по природе »(1143b8-9). (Почему он освобождает софию ?) Он также сразу добавляет
что интеллектуальные добродетели «познаются» путем взросления через различные
«этапы жизни», но он все же напоминает нам, что «(человеческая) природа – это
причина.”Итак, лучший вывод, который мы можем сделать здесь, это то, что интеллектуальные добродетели
сочетание природы и обучения, в то время как моральные добродетели, за исключением phronesis
что формирует их, все изучены. Аристотель завершает эту дискуссию на
довольно глубокое замечание: мы должны рассматривать практическую мудрость наших старших наравне с
продемонстрированные истины.

В конце шестой книги Аристотель проводит различие между
«естественная» добродетель и добродетель «в полном смысле» (1144b3).Здесь,
вопреки тому, что я хочу сказать выше, основное внимание уделяется моральным добродетелям, с которыми мы рождены
и зрелые добродетели, которые мы должны использовать для обретения phronesis . Кроме того, люди
рождаются с неполным набором природных добродетелей, но по-настоящему хороший человек развивает
полный и всеобъемлющий ансамбль добродетелей, так что все зрелые добродетели
единый. Как утверждает Аристотель: «Как только он обладает единственной добродетелью практического
мудрость, он также будет обладать всем остальным »(1145a1-2).

Разведка ( ноус ). Ноус – это та человеческая способность, которая
понимает фундаментальные принципы, такие как законы мышления и другие фундаментальные
истины. Ноус понимает эти истины прямо и без демонстрации или
вывод, который является работой «теоретической мудрости» ( sophia ). В
Значение, которое Аристотель придает nous , видно в этом определении человеческой природы:
«Разум ( nous ) – это прежде всего человек» (1178a8). Ноус – это
также используется реже для обозначения практических рассуждений, и в одном отрывке он утверждает
что мы любим nous в этом практическом смысле больше, чем любую другую человеческую способность
(1169a3). Аристотель вслед за Платоном использует метафору nous как «глаз
душа »(1143b13; 1144a30), мысленный глаз или« третий глаз », который
«смотрит» внутрь на рациональные вещи, а не вовне на чувственные объекты.

Теоретический разум ( софия ). София представляет собой комбинацию
знание фундаментальных принципов ( nous ) и знание того, что следует из этих
принципы ( theoria ). София – это наука “в ее завершении …
наука о том, что ценится наиболее высоко »(1141a20-1). Верный духу
Десятая книга Аристотеля напоминает нам о том, что практические товары не очень ценятся, потому что
в космосе есть высшие существа, с которыми мы разделяем разум, поэтому блага
Теоретической причиной являются высшие значения.Аристотель отмечает, что практические рассуждения
можно даже различить в некоторых вещах, которые делают животные, но теоретические рассуждения уникальны для
люди и боги. В самом конце шестой книги мы читаем, что моральные добродетели
этап на жизненном пути, который создает «условия для его обеспечения» (а именно, sophia ).

Аристотель делает загадочное наблюдение о досократических философах.
Анаксагор и Фалес, которых софия состоит из «необыкновенного, чудесного,
трудные и сверхчеловеческие вещи “, но он также признает, что эти люди” не
знают, что “выгодно” и что “их знания [были] бесполезны, потому что
добро они ищут не по человечески »(1141b8-9).Еще любопытнее Аристотель
утверждение, что исследование sophia не «сделает человека счастливым» (1143b19),
что, кажется, прямо противоречит десятой книге, если только здесь Аристотель не делает строгих
различие, чего он не делает в другом месте, между eudaimonia и makarios .
Похоже, что это опечатка со стороны Аристотеля, потому что очень скоро мы прочитаем, что sophia
действительно производит эвдемонии (1144a3).

Практический разум ( phronesis ). Phronesis отличается от
«наука» ( theoria ) в том, что объекты последней не меняются,
тогда как phronesis размышляет о вещах, которые могут быть другими, чем они есть. Phronesis
отличается от «искусства» ( techne ), поскольку имеет дело с действиями, а не
товары. (“Ибо у производства есть цель, отличная от него самого, а у действия нет: хорошо
действие само по себе является концом »[1140b6-7].)

Phronesis объединяет разум и желание: это orexis dianoetike или orektikos
Ноус .Это «обоснованное и истинное состояние способности действовать в отношении человеческого
товары »(1140b20-25). Но он не выделяет конкретные моральные блага (это
разработан путем эмуляции с помощью phronesis ) или других средств / целей, кроме общих
цель самой хорошей жизни – «что способствует хорошей жизни в
генерал »(1140a25-30). Phronesis производит разумное добро, а не только
подобия добра. Также очень важно, что это ключевой фактор в единстве
добродетели.Если phronesis правильно получит одну добродетель, тогда он все исправит.

Phronesis дает нам способность развивать добродетели, которые являются средствами
«относительно нас»; и позволяет нам определить правильную сумму, правильные средства,
правильная цель, правильное время, правильная ситуация, правильный человек и т. д. Я бы хотел
чтобы назвать это «контекстуальным прагматизмом» Аристотеля: «то, что подходит, – это …
. относительно человека, обстоятельств и объекта »(1122a25-6).Как Джон
Кейси утверждает: «Это способность« видеть », что поставлено на карту, когда
применение правил может быть совсем не очевидным, и нужно знать, как реагировать. Это может пойти
помимо умения действовать. Мы можем думать о человеке практической мудрости как о моральном
воображение »( Pagan Virtue , стр. 147).

Различие Аристотеля между теоретической и практической мудростью представляет собой
решительный разрыв с Платоном, который, по крайней мере, в ранних диалогах Сократа, приравнивал
теоретические знания и добродетель.Напротив, Аристотель отмечает, что в молодости
люди приобретают теоретическую мудрость, изучая геометрию и математику, “они явно не
обрести практическую мудрость. Причина в том, что практическая мудрость связана с деталями.
а также (как и в случае с универсалиями), а знание деталей происходит из опыта ”
(1142a10ff). Позже Аристотель формулирует свою точку зрения странным, но эффективным выражением:
слияние частного с универсальным (или телос , если быть более точным): phronesis
“касается подробностей, поскольку действия, которые должны быть выполнены,
окончательные сведения »(1142a23-5).(Намного позже гегельянцы назвали их
«конкретные универсалии».) Аристотель добавляет, что существует бессмысленная
“восприятие” этих окончательных деталей, но нет theoria ,
предположительно потому, что это было бы относительным и индивидуальным для каждого человека. Позже
Аристотель назовет это бессмысленное восприятие “глазом, которым [мы] можем видеть
правильно “(1143b13). Мы уже видели, что это глаз nous , который
видимо, здесь взяли на себя практическую функцию.

Аристотель делает два утверждения о phronesis , которые кажутся загадочными.
Во-первых, он говорит, что в искусстве есть совершенство, но не в phronesis ; и во-вторых,
“в искусстве человек, который совершает ошибку добровольно, предпочтительнее того, кто ее делает
непроизвольно; но в практической мудрости, как и в любой добродетели или превосходстве, такой человек
менее желательно »(1140b22-24). Оствальд решает первую загадку, объясняя, что phronesis
само по себе совершенство ( arete = добродетель), в то время как произведения искусства могут быть хорошими
(= отлично) или плохо.То же самое можно сказать о phronesis , о чем говорит Аристотель.
понимание: “Нет разницы между пониманием и совершенством в
понимание “(1143a8-9). Что касается второго пункта, то пример мастера, который
умышленно делает ошибку в преподавании, чтобы проверить знания учащегося.
совсем не предосудительна с моральной точки зрения, как человек, который сознательно не уважает человека в
чтобы научить важности уважения. Еще один интересный момент в этом примере:
тот факт, что немыслимо, чтобы действительно добродетельный человек мог выбрать
против зерна “привычки добродетели.

Аристотель снова, кажется, не согласен с Платоном в утверждении, что
phronesis – это не форма «исследования», которая принадлежит наукам.
Это также не форма «хитрого предположения», которая не требует рассуждений и
быстро, тогда как phronesis – это форма разума и обычно занимает некоторое время.
(«Быстрота ума» – это просто еще одна форма предположений.) Обдумывание – это не
тип мнения ( doxa ) либо, потому что объекты мнений фиксированы и
мнения, соответствующие их целям, будут вести к знанию, а не к действию.Но, как
знания и мнения, моральное обдумывание будет формой «правильности»
определяется как «оценка того, что является полезным, то есть правильность оценки цели,
манера и время »(1142b27-8). Вот контекстуальный прагматизм Аристотеля
опять таки.

Понимание и здравый смысл (синезис ; гном ). Synesis
отличается от phronesis тем, что первый только «выносит суждение», а
последний «выдает команды», «говорит нам, что мы должны делать» и
приводит к действию (1143a5ff.) Понимание похоже на phronesis в том, что оно имеет дело
с переменчивым и практичным. Это способность понять, что у кого-то есть
сказал, и это позволяет нам различать практические проблемы. Для понимания Аристотеля и
обучение на собственном опыте по сути то же самое. Имея “здравый смысл” ( гном )
тесно связано с пониманием, особенно в отношении способности последнего
выносить суждение. Еще более конкретным является “здравый смысл” прощения,
прощение и принесение извинений.

Подробнее об интеллектуальной добродетели Аристотеля .

Меня лично не устраивает ни один из стандартных переводов sophia
и phronesis , особенно «благоразумие» для последнего. (Пруденс
особенно неуместен, если рассматривать его как моральную добродетель со средним значением между импульсивностью и
перестраховщик.) “Мудрость” не работает ни на , ни на софию
или phronesis , и я бы предпочел привести их теоретическое и практическое обоснование
соответственно.(Главный недостаток этого выбора состоит в том, что он скрывает факт
что Аристотель считает, что и то и другое являются добродетелями, а не способностями, – концепция, чуждая
Греческий ум.) Аристотель, очевидно, прав, отмечая, что есть много экспертов в
теоретические науки, которым нельзя доверять править жизнью других людей, позволяют
только свои собственные, поэтому особенно неуместно использовать слово мудрость для sophia
эти люди отображают. Аристотель также допускает возможность того, что некоторые животные проявляют
практическая причина, поэтому нецелесообразно называть “мудрыми” тех, кто просто использует
но не освоили фонезис.Этих людей Аристотель называл энкратом , те
буквально “иметь волю” преодолевать искушения и развивать добродетели, как
в отличие от закона и закона , те, кто «не желают» жить в среднем и
поэтому очень вероятно развитие пороков. Поистине мудрый человек – это софрон ,
тот, кто непринужден с ее добродетелью и тот, кто знает ее истинные цели и знает
означает их достичь. Поэтому я предлагаю называть мудрость зрелой phronesis ,
и настаивают на том, что софия без phronesis не истинная мудрость.Один тогда
может провокационно предложить изменить название дисциплины с
философия ( philo + sophia ) к филофронезу, любви к практическому разуму.
Если sophia не может сделать нас счастливыми, тогда философия должна быть подчинена
филофронез.

Ноус – это человеческая способность, которая понимает фундаментальные принципы, как
теоретические и практические. Ноус понимает эти истины прямо и без
демонстрация или вывод, что является задачей теоретического разума ( sophia ).В
Значение, которое Аристотель придает nous , видно в этом определении человеческой природы:
«Разум ( nous ) – это прежде всего человек» (1178a8). Ноус – это
также используется для обозначения практических рассуждений, и в одном отрывке он заявляет, что мы любим nous
в этом практическом смысле больше, чем любая другая человеческая способность (1169a3). Аристотель следует
Платон, используя метафору nous как «око души» (1143b13;
1144a30), мысленный глаз или «третий глаз», который «смотрит» внутрь на
рациональные вещи, а не внешние по отношению к чувственным объектам.Это можно было бы назвать формой
бессмысленное восприятие.

Sophia – это сочетание знания фундаментальных принципов ( nous )
и знание того, что следует из этих принципов ( theoria ). София это
наука “в ее завершении … наука о вещах, которые ценятся больше всего.
высоко “(1141a20-1). Аристотель отмечает, что практическое рассуждение могло даже быть
проявляется в поведении некоторых животных, но теоретические рассуждения уникальны для людей и
боги, и, по-видимому, поэтому мы должны ценить его больше.Аристотель, однако, не
последовательны в этом важном пункте. Пока он хвалит Анаксагора и Фалеса за их
теоретических достижений, он утверждает, что «их знания [были] бесполезны, потому что
добро, которое они ищут, не человеческое “(1141b8-9). Еще более неприятно
Утверждение Аристотеля о том, что sophia не «сделает человека счастливым»
(1143b19) и еще один, где он действительно производит эвдемоний (1144a3),
но только как формальная, а не действенная причина, которая, конечно же, phronesis .В
решение этой проблемы состоит в том, чтобы сохранить аристотелевское различие между
интеллектуальные и моральные добродетели; сохраняют важную роль практического разума в своих
формирование; настаивают, вопреки некоторым указаниям в десятой книге, что моральные добродетели
необходимое условие для eudaimonia ; и делаем вывод, что софия сама по себе не может
сделать людей счастливыми, хотя это будет важным достоинством хорошей жизни.

Phronesis отличается от науки ( theoria ) тем, что объекты
последние не меняются, тогда как phronesis обсуждает то, что может быть
кроме них. София ищет, как выражается Джон Кекес, «знания и
правда sub specie aeternitatis , в то время как практическая мудрость делает это sub specie
humanitatis »( Нравственная мудрость и хорошая жизнь, , стр. 17). Phronesis
отличается от «искусства» ( techne ), поскольку имеет дело с действиями, а не
товары. (“Ибо у производства есть цель, отличная от него самого, а у действия нет: хорошо
действие само по себе является концом »[1140b6-7].) Phronesis дает нам возможность
развивать добродетели, которые являются средствами «по отношению к нам»; и позволяет нам определить
правильное количество, правильные средства, правильная цель, правильное время, правильная ситуация,
правильный человек и т. д.Я хотел бы назвать это Аристотелевское «контекстное
прагматизм “:” то, что подходит, есть. . . относительно человека,
обстоятельства и объект »(1122a25-6). Мы найдем те же контекстные
прагматизм у Конфуция и Будды.

Аристотелевское различие между теоретическим и практическим разумом представляет собой
решительный разрыв с Платоном, который, по крайней мере, в ранних диалогах Сократа, приравнивал
теоретические знания и добродетель. Напротив, Аристотель отмечает, что в молодости
люди приобретают теоретическую мудрость, изучая геометрию и математику, “они явно не
достичь хронез .Причина в том, что практическая мудрость связана с деталями.
а также (как и в случае с универсалиями), а знание деталей происходит из опыта ”
(1142a10ff). Позже Аристотель формулирует свою точку зрения странным, но эффективным выражением:
слияние частного с универсальным (или телос , если быть более точным): phronesis
“касается подробностей, поскольку действия, которые должны быть выполнены,
окончательные подробности »(1142a23-5). Аристотель добавляет, что существует бессмысленная
восприятие этих окончательных деталей, но не существует theoria , предположительно
потому что это было бы относительным и индивидуальным для каждого человека.Позже Аристотель будет
назовем это бессенсорное восприятие “глазом, которым [мы] можем видеть правильно”
(1143b13). Как мы уже видели, это глаз ноус , который, очевидно,
взяла на себя здесь практическую функцию.

Давайте теперь резюмируем, как практический разум действует в нравственной жизни. Первый,
phronesis позволяет нам обнаружить причины, по которым мы должны быть добродетельными. Это знание
затем дает надлежащую мотивацию к добродетели, чтобы это не было бездумным подражанием
поведение других.Таким образом, добродетели полностью усваиваются и становятся действительно нашими.
собственный. Во-вторых, поскольку любое представление о хорошей жизни всегда будет довольно общим, phronesis
позволяет нам определять надлежащие средства для достижения конкретных целей нашей собственной жизни. (Нэнси
Шерман утверждает, что с точки зрения Аристотеля на закон , phronesis позволяет нам
применять закон к конкретным случаям.) В-третьих, phronesis , в отличие от других
интеллектуальные добродетели, адаптируется к контексту и помогает нам находить собственные средства
между неполноценным и чрезмерным поведением.

Понимание глубоких интеллектуальных и множественных нарушений у взрослых

Содержание

Предисловие; Глава первая: «Игнорируемое меньшинство» ; Вступление; Почему важны термины и определения; Британские и международные условия; PMLD> PIMD; Проблемы исследования; Определения; Определение PIMD; Распространенность; PIMD упускается из виду; Библиография; Глава вторая: Основы политики; Введение; Представление или упущено ?; Нормализация; Социальная модель и «воплощение» или социальная модель второй волны; Постструктурная социальная модель и «грубые факты» генетики; Персонализация; Самоадвокация, известная как Speaking Up; Признавая разницу в предоставлении услуг; За рамками социальных моделей; Библиография; Глава третья: Разрушение иллюзий; Новое видение: права, независимость, выбор и включение; Обзор сюжетной линии применительно к PIMD; Построение целевой группы населения; Распространение информации, пропаганда, персонализация и трудоустройство; Последствия для услуг для людей с PIMD; Неформальные семейные опекуны; Официальные работники по уходу; Библиография; Глава четвертая: Все в одном направлении; Введение; Фон; Коммуникация Коммуникация Коммуникация; Культура индивидуальной поддержки; Последовательность и ясность = доверие; Рутина = Последовательность подхода; Когда «нет» означает «нет»; Повторяющиеся слова, а не язык; Руководства, диаграммы, листы отзывов; Физический интеллектуальный и сенсорный доступ; Еда и прием пищи; Вода и сок алоэ вера / пищеварение и выведение; Физиотерапия и массаж глубоких тканей; Анализы крови; Музыкальная терапия; Потребности в поведенческой поддержке: в чем «проблема» ?; Сдерживание; Создание команды; Обучение и развитие; Цели; Разбивка задач; Вывод; Ресурсы; Библиография; Глава пятая: Повышая наши взгляды; Введение; Настройки и сервисы; Персонализация; Почему фильм важен; Поднимая наши взгляды; Семьи; «Несмотря ни на что»; Дневные / временные услуги; Все еще борется; Коммунальные бригады специалистов здравоохранения; Обучение персонала; Индивидуальное обучение; Вывод; Ресурсы; Библиография; Глава шестая: Повышение планки: за пределами «бремени непродуктивности»; Введение; Злоупотреблять; Смерть по безразличию; Улучшение здоровья и жизни; CIPOLD>: LeDR; Адвокация Адвокация Адвокация; Стандарты основных и основных услуг: повышение планки; Вывод; Ресурсы; Библиография; Индекс

.

No related posts.